Павел Санаев - Хроники Раздолбая

— Ну, это ведь мои проблемы, верно? Давай поспорим.

— Ты представляешь, что такое поспорить по пьяни, что станешь олимпийским чемпионом, положить на спорт жизнь и остаться без медали?

— Или с медалью. Я не так пьян, как тебе кажется.

— А я в говно. Не втягивай меня пьяного в серьезные игры с метафизическими категориями.

— Ты просто любишь всегда казаться правым. Спор абсолютно безобидный, и твой отказ спорить доказывает, что ты не прав.

— Очень зря ты берешь на слабо человека, который гиперответственно относится к спорам.

— Ну так поспорь со мной! Слабо?

Мартин преобразился. Он подался к лицу Раздолбая так, словно хотел укусить его за нос, и, доверительно понизив голос, спросил:

— Ты готов, что спор будет не шутейным, а с настоящими ставками? Вызов бросил ты, поэтому условия назначаю я, согласен?

— Давай!

— Ты должен будешь пригласить меня в ресторан на ужин и прийти с конем. Мы оба понимаем, о каком уровне телок идет речь, так что варианты «просто симпатичная» не прокатят. К моменту ужина ты должен будешь находиться с этой телкой в отношениях четыре месяца. У телок может быть период транзитного вокзала, когда они встречаются с кем попало, но долго транзит не длится, и четыре месяца — это повод сказать, что она к тебе как-то относится. У вас должны быть общие фотографии — на ужине я их с удовольствием посмотрю. Не приведешь коня — ты проиграл. Откажешься от спора — ты проиграл. Телку я пробью по своим каналам, так что приведешь снятую проститутку — ты проиграл. Принимаешь?

— Смотря когда должен быть такой ужин?

— Сколько тебе сейчас лет?

— Двадцать.

— Значит, ужин должен состояться до шестнадцатого мая две тысячи двенадцатого года. К сорока годам с человеком все ясно, и если ты не приведешь коня до этого момента, я уверенно поставлю на тебе клеймо «неудачник».

Раздолбай нервно засмеялся.

— Мартин, ты пьян реально. Спорить на двадцать лет вперед? Конечно, я приведу за это время коня.

— Приведи.

— На что спорим?

— Я тебе подарю табличку с надписью «Победитель». Поставишь на подоконник, будешь дико от нее кайфовать.

— Офигенный приз!

— Табличка будет из ста граммов чистого золота.

— Мы серьезно спорим или продолжаем шутить?

— Ты думаешь, владея тремя товарными составами, я не смогу подарить тебе табличку за тысячу двести долларов, или сколько она к тому времени будет стоить? Можешь не сомневаться.

— Ну, допустим… — с опаской принял Раздолбай ставку, поняв, что Мартин не шутит. — А что должен буду подарить я, если проиграю?

— Ничего. Если проиграешь, у тебя над кроватью жирным черным маркером будет написано «неудачник». Закрасишь надпись — она вернется. Переедешь — появится на новом месте. Помнишь дико страшную сказку о Синей Бороде? Будет как с пятном крови на том номенклатурном ключе.

— Как это у тебя, интересно, получится?

— Это уже моя забота.

Раздолбай замялся. Он думал заключить шутливый спор на бутылку шампанского, а получалось какое-то зловещее пари, которое действительно казалось судьбоносным вызовом. Надпись на стене и золотая табличка были всего лишь символами. На кон ставился путь к отступлению, возможность сказать «не очень-то и хотелось», если бы «кони» остались несбыточной мечтой. Заключая спор, Раздолбай не просто сжигал за собой мосты — он делал обладание красавицей мерилом жизни, и в случае неуспеха ему пришлось бы признавать себя неудачником в первую очередь перед самим собой. С другой стороны, уклонение от спора значило признание правоты Мартина и отказ от желанных девушек здесь и сейчас, в то время как, приняв спор, можно было за них целых двадцать лет бороться.

— Принимаю! — азартно согласился Раздолбай, протянув руку.

Мартин крепко сжал его пятерню и стал высматривать, кто мог бы разбить.

«Вдруг я зря это затеял…» — забеспокоился Раздолбай, но отступать было поздно — по дорожке сада, попыхивая трубкой, шел двойник Сталина.

— Иосиф, пшить, пшить! — позвал Мартин.

Сталин недоуменно поднял густые брови.

— Иди сюда, не ясно, что ли?

— Как ви со мной разговариваетэ? — грозно спросил Сталин с грузинским акцентом.

— Иосиф, не выебывайся, а то позвоню сейчас в твой Театр юного зрителя, или где ты там подвизаешься, и пойдешь бутылки собирать. Понял меня?

— Чтье ви такойе говорьитье? — растерялся Сталин, путаясь в акцентах и выдавая что-то вроде французского.

— Не шучу ни разу. Сюда иди.

Стараясь сохранять генералиссимусовское достоинство, Сталин опасливо подошел к столику.