Франсин Проуз: Голубой ангел

На прошлой неделе обсуждали рассказ Клэрис о девочке, которую мать берет с собой убираться в доме богатой дамы, – произведение зловещее и впечатляющее, с жизнерадостной ноты переходящее в кошмар: уборщица, прихлебывая «Тандерберд», бродит по дому, устраивая разор во всех комнатах, а в финале на глазах у перепуганного насмерть ребенка скатывается с лестницы.

Студенты от смущения потеряли дар речи. Все они, как и Свенсон, решили, что рассказ Клэрис если и не взят целиком из жизни, то по меньшей мере болезненно близок к реальности. В конце концов Макиша Дэвис, вторая черная студентка, сказала, что ей осточертели истории про чернокожих сестер, которые либо становятся наркоманками или алкоголичками, либо торгуют своим телом, либо помирают.

Свенсон заступился за Клэрис. Он даже Чехова притянул, чтобы объяснить классу: писателю ни к чему рисовать картину идеального мира, его задача – описать мир таким, каков он есть, не проповедуя и не вынося приговоров. Будто студентам не плевать с высокой колокольни на какого-то давно покойного русского, которого Свенсон по традиции эксгумирует, дабы подкрепить свои шаткие выводы. И все же, достаточно было Свенсону помянуть Чехова, и он начинал чувствовать себя не таким безнадежно одиноким, словно за ним с небес приглядывал святой, который не станет судить его за умышленный обман – за то, что он прикидывается, будто этих ребятишек можно научить тому, чему, как Свенсон прикидывается, он их учит. Чехов заглянет ему в душу и поймет, что он искренне желал бы дать своим студентам то, о чем они мечтают: талант, славу, деньги, работу.

После семинара, где разбирали ее рассказ, Клэрис осталась поговорить. Свенсон пытался найти способ сказать ей потактичнее, что он знает, каково писать что-то автобиографичное, делая вид, будто это художественный вымысел. В конце концов, его второй роман… Трудно поверить, но он и сам не подозревал, каким трагичным было его детство, пока не опубликовали его же роман и он не узнал об этом из рецензий.

Но он не успел поведать ей сказочную повесть о своем кошмарном детстве и фантастическом успехе, поскольку Клэрис, упредив его, сообщила: ее мать – директор школы. А не прислуга-алкоголичка. Что ж, ей определенно удалось одурачить Свенсона и провести всю группу. Почему она даже не намекнула, зачем держала напряжение столь высоким, что все с облегчением вздохнули, перейдя к рассказу Карлоса о мечтательном пареньке из Бронкса, запавшем на свою соседку, рассказу о романтической любви, разбившейся вдребезги, когда приятель героя сообщил ему, что он подглядывал в окно к этой соседке и видел, как она делает минет немецкой овчарке?

Вот это и был другой рассказ о сексе с животными. Свенсон ничего не нафантазировал, а теперь вспомнил и еще один – рассказ Джонелл Бривард о вермонтской фермерше, муж которой во сне повторяет имя любимой коровы… Три рассказа с зоофилией, а семестр только начался.

– Например, Карлос, ваш рассказ. Немецкая овчарка – это плод моего воображения?

– Ох, а я и забыл, – кивает Карлос.

– Класс смеется – ехидно, но снисходительно. Они-то знают причину этого вытеснения. Обсуждение его опуса переросло в бурную дискуссию о мужчинах, предающихся болезненным фантазиям на тему женской сексуальности.

Эта группа работает вместе всего пять недель, а у них есть уже свои дежурные семейные шуточки, они уже устраивают жаркие дебаты. На самом деле хорошая группа. Они друг друга вдохновляют. В этой зоофилии энергии куда больше, чем в опостылевших за прошлые годы вялых рассказиках про неудачные романы и детей с разведенными родителями-наркоманами. Свенсон должен быть благодарен студентам за опусы, в которых есть хоть что-то живое и жизненное. Так почему он упорно видит в их невинных сердцах и душах минные поля, через которые надо пробираться со всей саперской осторожностью?

Почему? Потому что это минные поля и есть. Пусть коллеги сами попробуют. Те, кто считает, что это легко – ни тебе длиннющих текстов, ни лекций, ни экзаменов. Те, кто завидует его классу с панорамным обзором всего кампуса, – пусть-ка попробуют открыть эти окна, пока никто из студентов в обморок не грохнулся. Пусть позанимаются с группой, в которой каждый уверен, что его карьера зависит от того, как он научится болтать о зоофилии, не задевая ничьих чувств. Никто не говорит, что невозможно написать отличный рассказ о юноше, находящем утешение с куриной тушкой. Гений – скажем, Чехов – создал бы гениальное произведение. Только вряд ли на такое способен Дэнни. А в этой группе сделать вид, что Дэнни может превратить свою дохлую курицу в произведение искусства, – все равно что совершить оскорбление действием.