Джон Бойн: Абсолютист

Я посидел на кровати, воображая драму, разыгравшуюся здесь прошлой ночью: несчастный мистер Чартерс пытается добиться ласк мальчика, а потом — сохранить достоинство, оказавшись жертвой ограбления, покушения на убийство и ареста, и все это на протяжении часа. Я пожалел его и задался вопросом — успел ли он получить вожделенное преступное удовольствие до того, как начался кошмар? Заманили его умышленно или он оказался несчастной жертвой обстоятельств? Впрочем, возможно, он на самом деле не был таким тихоней, каким рисовался Дэвиду Кантуэллу, и искал удовлетворения, которого ему вовсе не предлагали.

Я медленно поднялся — ноги гудели после целого дня в дороге. Снял носки и ботинки, повесил рубашку на подлокотник кресла и остался посреди комнаты в брюках и майке. Когда я услышал миссис Кантуэлл — она постучала в дверь и окликнула меня, — первым моим побуждением было снова одеться и обуться, но у меня не было сил, да и нельзя сказать, что я своим видом нарушал пристойность. Я открыл дверь. Хозяйка стояла на пороге с подносом в руках.

— Простите, что я вас побеспокоила, — сказала она, снова нервно улыбаясь, — без сомнения, печать долгих лет привычного подобострастия. — Я подумала, что вы, наверное, голодны. И что мы перед вами в долгу за сегодняшнюю неприятность.

Я поглядел на поднос — чайник, сэндвич с ростбифом и кусочек пирога с яблоками. Меня пронизала благодарность. Я и сам не понимал, до чего голоден, пока не увидел всю эту еду. Я поел утром перед выездом из Лондона, но я обычно очень легко завтракаю, только чай и кусочек тоста. В поезде я проголодался, но выбор в вагоне-ресторане был скудный — я осилил половину едва теплого пирога с курицей и с отвращением отодвинул его. День натощак и две пинты пива в «Гербе плотника» пробудили у меня волчий голод, и я открыл дверь пошире, пропуская хозяйку внутрь.

— Благодарю вас, сэр. — Она, поколебавшись, обвела взглядом комнату, словно желая убедиться, что в ней не осталось следов вчерашнего безобразия. — Я поставлю на стол, если не возражаете.

— Огромное вам спасибо, миссис Кантуэлл. Я бы и не подумал вас беспокоить, требуя еды в такой час.

— Никакого беспокойства, — ответила она, поворачиваясь ко мне и слегка улыбаясь; она внимательно оглядела меня и так долго рассматривала мои голые ступни, что мне стало неловко и я начал спрашивать себя, что такое она могла в них увидеть. Наконец она опять перевела взгляд на мое лицо. — Вы завтра будете обедать тут, в пансионе? — спросила она, и мне показалось, что она хочет заговорить о чем-то другом, но не находит нужных слов. Еда, безусловно столь желанная для меня, была только предлогом.

— Нет. У меня встреча в час дня, так что я уйду еще до полудня. Я собираюсь прогуляться и посмотреть город, если проснусь достаточно рано. Можно я оставлю здесь свои вещи и заберу их перед вечерним поездом?

— Конечно.

Она явно не собиралась уходить; я молчал, ожидая, чтобы она заговорила.

— Насчет Дэвида, — наконец решилась она. — Надеюсь, он сегодня не слишком вам докучал?

— Вовсе нет. Он очень деликатно описал положение дел. Пожалуйста, ни в коем случае не думайте, что я…

— Нет-нет, — она быстро покачала головой, — я не об этом. То дело прошло и, я надеюсь, будет забыто. Просто он иногда слишком много вопросов задает тем, кто был в армии. То есть тем, кто был там. Я понимаю, большинство из вас не любит вспоминать, но Дэвид не отстает. Я пыталась с ним говорить, но это трудно.

Она пожала плечами и отвернулась, словно признавая свое поражение.

— С ним трудно, — поправилась она. — Он такой мальчик, с которым одинокой женщине бывает нелегко.

Тут уже я отвел глаза, смущенный фамильярностью ее тона, и поглядел в окно. Высокий каштан загораживал вид на улицу, и я поймал себя на том, что вглядываюсь в густое сплетение ветвей и еще одно детское воспоминание удивительно безжалостно вторгается в мои мысли. Мы с Лорой, моей младшей сестрой, собираем каштаны, — деревьями засажены проспекты возле Кью-Гарденс. Дома обдираем колючую шелуху и либо стреляем каштанами из рогатки, либо жарим и наслаждаемся горячим лакомством. Я немедленно прогнал это воспоминание.

— Ничего страшного. — Я снова повернулся к миссис Кантуэлл: — Мальчиков в таком возрасте это всегда интересует. Ему сколько, семнадцать?

— Семнадцать, только что исполнилось. Он так сердился в прошлом году, когда война кончилась.

— Сердился? — удивленно нахмурился я.

— Да, согласна, это смешно звучит. Но он так долго предвкушал, как сам пойдет. Он каждый день читал об этом в газетах, следил за судьбой всех здешних ребят, которых отправили во Францию. Даже пару раз пытался пойти, прибавив себе лет, но над ним только посмеялись и послали обратно к маме, а я вам скажу, сэр, что это они неправильно поступили. Он только хотел принести какую-то пользу, и вовсе незачем было над ним смеяться. А когда все кончилось — ну, по правде сказать, он решил, что пропустил что-то важное.