Сол Беллоу - Хендерсон — король дождя

— Где же оркестр? Почему нас не встречают с музыкой? — говорил я им.

Мы зашли в какой-то дом, сняли комнату, а через пару минут я уже лежал на кровати, свернувшись калачиком.

— У меня нет сил приказывать, — сказал я Ромилею. — Могу только просить. Присмотри за малышом, будь добр. Он для меня словно живой Дафу.

— О’кей, господин, — успокоил он меня. Встав на корточки, взял львенка из моих рук.

— Обещаешь, старина?

— Что обещать, господин?

— Что все будет ясно и справедливо. Я верю в справедливость. Ее нельзя откладывать до последнего вздоха. Справедливость нужна как воздух каждую минуту, каждую секунду. — Ромилей успокаивал меня, но я продолжал: — Не утешай меня, не надо. Душа моя разбужена, я становлюсь самим собой. Почему люди противятся пробуждению? Зачем лелеют свои болячки, почему не дадут им зажить? Ты не трогай меня, дружище, — сказал я, засыпая.

Я заснул и видел сны; а может, и не спал вовсе, а, лежа на неудобной кровати в чужом доме, дошел до галлюцинаций. В полубреде-полусне я говорил себе и Ромилею, что надо возвращаться к Лили и детям. Меня охватила острая тоска по дому. «Какая она, Вселенная? — спрашивал я себя. — Большая-пребольшая. А какие мы, люди? Маленькие-премаленькие». Скорее домой, где меня ждет любимая жена. Даже если мне только кажется, что она меня любит, это лучше, чем ничего. Сам ведь я всегда испытывал к ней теплые чувства. Я знал ее, такую разную, видел ее в разных ситуациях. Помнил, что она говорила, как читала мне нотации: «Надо делать то, а не это, надо быть добрым, а не злым» и прочая, и прочая. Мне было безразлично, что она говорит. Я любил Лили, несмотря на все ее проповеди.

Ромилей иногда подходил к кровати, и тогда мне казалось, что его лицо — это бронированное стекло, защищающее меня.

Я вспомнил, что несколько раз говорил Ромилею: «Все в мире подчинено определенному ритму. Выбиться из него невозможно. Вдох следует за выдохом, сердечные мышцы то сокращаются, то расширяются, руки играют друг с другом в ладушки, ноги при ходьбе ступают поочередно. Одно время года сменяет другое. Отлив следует за приливом, и так далее. Человек должен примириться с этой повторяемостью, иначе он погиб. Знаешь, мне хотелось бы, чтобы прошлое перестало тревожить меня. Дурные поступки возвращаются снова и снова. Это самое плохое, чем чревата ритмичность бытия. Повторение скверных помыслов приносит мучительное страдание. Король говорил, что я должен измениться, что не должен быть мучеником. Но даже Смерть не знает, скольких она скосила. Она не может провести перепись мертвых. Они все равно живут в наших мыслях. Мертвые заставляют нас помнить о них, в этом заключается их бессмертие… Господи, как ломит спину! Это несправедливо. Где же мое гран-ту-молани?»

Через несколько недель пребывания в Бавентае я почувствовал, что силы восстанавливаются.

— Послушай, дружок, мне, пожалуй, пора двигать в Штаты, а то малыш подрастет и везти его будет трудно.

— Нет, господин, вы болеть.

— Да, я еще не пришел в норму. Если бы не африканские болячки, я был бы тип-топ.

Как Ромилей ни противился, я уговорил его отвести меня в Бактейл. Там я купил себе пару брюк, а местные миссионеры снабдили меня таблетками против дизентерии. На это ушло несколько дней. Потом Ромилей повез меня на джипе в Харар — город, находящийся уже в Эфиопии. Я спал на заднем сиденье, а рядом посапывал под одеялом маленький Дафу. Переезд занял шесть дней. В Хараре я накупил на триста долларов подарков для Ромилея и набил ими машину.

— Я хотел побывать в Швейцарии, чтобы повидать крошку Алису, мою младшенькую дочурку. Но кажется, еще плохо выгляжу, так что незачем пугать девочку. Навещу ее в другой раз. И кроме того, львенок на руках.

— Везти лев Америка?

— Куда я, туда и он. А с тобой, Ромилей, мы когда-нибудь встретимся. Только гора с горой не сходится. Мир стал так тесен, что всегда можно найти человека… если, конечно, он не отдал Богу душу. У тебя есть мой адрес, черкни как-нибудь пару слов. В следующий раз я приеду в шикарном белом костюме, и ты будешь гордиться мной.

— Вы болеть, господин. Не бросать вас.

— Чудак. Я ведь непотопляемый. Жизнь штормила, кидала из стороны в сторону, но я, как видишь, цел и невредим.

Но Ромилей видел: я так обессилел, что меня можно связать ленточкой тумана.

После того как мы попрощались, мне показалось, что Ромилей ходит за мной по пятам. Вот, например, я бреду к здешней достопримечательности, к дворцу старого короля Менелика, а за углом спрятался Ромилей, следя, чтобы я не свалился.