Поль Констан - Мед и лед

Возможно, Дэвид ее ненавидел, а из-за нее ненавидел и всех женщин? Она чувствовала, что была для него плохой матерью, плохой, потому что не дала ему отца, плохой, потому что много требовала, но и много позволяла. Свои высокие требования она не могла подкрепить материально. Она мечтала, чтобы он получил образование, но не сэкономила достаточно денег, чтобы оплатить учебу. Он разрывался между несколькими работами, которые позволяли ему лишь нормально существовать, но отбирали время на учебу и не давали возможности инвестировать в собственное будущее. Будучи предприимчивым, он бы мог стать шефом отдела, менеджером ресторана, директором сети магазинов. Именно такую карьеру он себе прочил, а не те профессии, о которых мечтала его мать: адвокат, врач, инженер. Бедный красавчик-Дэвид! Красавчик-Дэвид, каким он был в глазах матери и бабушки, которая всегда спрашивала у него с любопытным и довольным видом: «Ну, что ты для нас сегодня сочинил?» И он, польщенный, рассказывал очередную историю. Дэвид — герой, он всегда был у них на первом месте, а все остальное — потом.

Он постоянно повторял, что силен, хорош, умнее других. Возможно, он жестоко страдал от комплекса неполноценности. Пока была жива бабушка, она была гарантом его будущего: «Этот мальчик далеко пойдет, так же далеко, как его дед. Он настоящий потомок солдата, смелый, с горящими глазами. Не так уж много таких мальчишек, как он». И мальчишка мурлыкал от счастья. Теперь же Марту переполняли печаль, вина, сомнения, она требовала, чтобы ее осудили, покарали за все то зло, которое она ему принесла…

Мы втроем сидели в кафетерии и ели ужин: мучнистый суп, омлет. У бара какой-то рыбак рассказывал хозяину заведения о своем улове, который он оставил откормленным птицам. По телевизору показывали носорога, сбежавшего из зоопарка. Теперь его пытались поймать. Взволнованная Марта с отвращением смотрела то на экран, то вправо-влево, пока ее глаза не остановились на старой суке-боксере, улегшейся у бара, с тощим животом и обвислыми сосками.

— Мне нужно было иметь собак, мне нужно было рожать собак. Женщина должна выбирать, кого ей рожать, и я хотела бы чувствовать, что из меня выходят эти маленькие, гладкие, круглые тельца, не способные ранить.

Она говорила это, прикрывая рукой рот, чтобы приглушить свое горе, которое ей принесло рождение Дэвида с его угловатым телом и крепкой умной головой. Потревоженная сука подняла на нее свои блестящие глаза.

— Как тебе повезло, — сказала она ей. Сука, почувствовав смутную угрозу, зарычала. — Да, лучше бы женщины могли рожать собак, кошек, растения…

О-ля-ля! Самое время запереться в клетке с бонобо. Завтра я займусь этим, позвоню доктору Лестер и попрошу ее в срочном порядке принять Марту на работу — пусть чистит яблоки или подсчитывает M&M's.

Я избегала смотреть на Марту. Мой взгляд перебегал с собаки на Розарио, завороженную передачей про носорога, несшегося по пустынным улицам города, на рыбака, который пил за барной стойкой, натянув кепку на уши. Все что угодно, лишь бы не видеть печали Марты, ее непреодолимой боли, которую нужно было усыпить, как носорога, которого уже окружали полицейские.

Марта извинялась, что не может сдерживать слезы. Слезы сами наворачивались на глаза, переполняли их, сковывали ее волю. Как-то она спросила у врача, лечившего ее давление, можно ли удалить слезные железы, чтобы лицо стало словно деревянным. Он прописал ей транквилизаторы: «У них такой же эффект, у вас будет деревянное лицо, а еще вы не будете ничего чувствовать и забудете обо всем на свете».

Но пока Дэвид был жив, она тоже хотела жить, чувствовать, вспоминать, жить за себя и за него. Жить за двоих, как беременная женщина, которая ест за двоих. Помнить, обличать.

— Нет, избавьте меня только от слез, — а дальше уже полная бессмыслица, — а еще отрежьте мне пальцы на ногах, они болят.

— А что еще? Знаете, что я скажу? У вас депрессия.

— У меня? Депрессия?

Рыбак внезапно повернулся к телевизору, следя за поимкой носорога. Какой-то тип, прицелившись, стреляет в него из засады. Носорог падает. У него такой большой живот, что ноги расползаются по разные стороны брюха. И снова повтор этого эпизода: парень стреляет, носорог падает, носорог падает, парень стреляет.

— Хитер Хит! — воскликнула Розарио.

Наши взгляды устремились к ведущей, комментировавшей сцену. «Носорогу не было причинено никакого вреда. Он не убит, его лишь усыпили. Это подкожная инъекция». Я смотрела на нее во все глаза. Это была красивая молодая женщина — как и все телеведущие, шикарно одетая и с отличной прической.