Анхель де Куатьэ - Вавилонская блудница

Раймонд судорожно пытался понять, что он может сделать. Как ему успокоить Нину? Как доказать ей, что он хороший актер? Это же так субъективно, так индивидуально… Показать записи? Попросить кого-нибудь рассказать о его работах? Кого-нибудь из режиссеров? Кого-нибудь, с кем он играл? Нет, это глупо. Как ему доказать?! Это же настолько личное… Но ведь она же сама… Еще несколько дней назад она говорила о его таланте, восхищалась его этюдами… Что случилось? Неужели он так плохо сыграл сейчас? Но он и не играл! Он думал совсем о другом. Совсем! Он думал о ней – о Нине!

– Нина, а кто хороший актер? Кто?! Может быть, Мартин? Или Сэм? О чем ты вообще говоришь?!

– Да, да! – заорала Нина и затопала ногами. – Да, Мартин гениальный актер! Просто гениальный! То, что он сейчас делал – это что-то особенное! Особенное! Я была потрясена! Он – чудо! Я влюбилась в него! Просто влюбилась! Он – гений!

– Мартин?.. – Раймонд потерял дар речи. – Постой, ты это серьезно? Мартин?..

– Ах, вот вы где! – довольный Мартин появился из дверей студии. – Скучаете?..

– Мартин, пожалуйста, забери меня отсюда, – Нина кинулась по направлению к двери. – Мартин, я не могу здесь находиться. Я задыхаюсь, Мартин! Забери меня отсюда!

– Да-да, конечно! – Мартин засуетился, как рождественский гусь перед закланием.

Эта ассоциация с рождественским гусем возникла у Раймонда случайно, но она была настолько точной, настолько ясной и осязаемой, что он даже вздрогнул.

– Мартин, она убьет тебя. Мартин, она убьет… – сказал вдруг Раймонд.

Он сказал это случайно. Сам не ожидал от себя такого. Не понимал, почему это пришло ему в голову. Но он вдруг настолько отчетливо увидел Мартина – зафаршированного, на противне, в фольге, с приправами…

– Сейчас, только возьму сумку, – Мартин его не слышал, он был слишком воодушевлен.

Благодаря Нине он за десять секунд превратился из привычного неудачника и аутсайдера в звезду их театральной группы. Конечно! А как же иначе! Он ведь – талант! Просто его никто не слушал. Да и вообще, как с ними, со всеми ними…

– Что у вас тут происходит? – на лестницу вышел и Сэм. – Нина, ты уходишь?

– Я не могу находиться в одном помещении с такими людьми. Это омерзительно. Примитивные существа, – Нина говорила тихо, но с невероятной силой, глядя в пол и как-то странно заступая за Мартина. – Мне просто плохо. Мне просто физически становится плохо. Мартин…

– Все, в лифт, – скомандовал Мартин. – Уезжаем. Пока! До завтра.

Двери лифта закрылись. Они остались на площадке вдвоем – Сэм и Раймонд.

– Вот сучка! – зло сказал Сэм. – Нравятся тебе «медведи», значит. Все понятно.

– Не смей! – закричал Раймонд. – Ты ничего не понимаешь!

Второй за сегодня нерешительный стук в дверь центрального узла ничего хорошего не предвещал. Гаптен, Андрей и я синхронно повернулись в креслах и уставились на дверь. В комнату вошел тот же молодой человек, который недавно докладывал Гаптену о покушениях на Данилу.

Секунду он собирался с духом и выпалил:

– Данила летит в США.

– Нет, Миша, Данила не летит в США. Ты что-то путаешь… – Гаптен облегченно выдохнул, расправил плечи и повернулся к экранам. – Напугаешь тоже…

– Нет, я ничего не путаю, – тихо сказал Михаил. – У него есть и билет, и виза…

– Как?! – Гаптен открыл рот и больше не мог вымолвить ни слова.

– Он созвонился с Никитой, и они все это сделали через его знакомых. По дипломатическим каналам.

– С Никитой?.. – удивился я. – С каким Никитой?

– Ну, Никита, – Миша покрутил рукой в воздухе. – Муж Кристины. Вылет через шесть часов.

– Это конец, – тихо сказал Гаптен. Воцарилась гробовая тишина, в которой повисло надсадное, невозможное, отринутое уже нами решение – схватить Данилу и не пускать никуда. Спасти. Во что бы то ни стало спасти…

Я слышал, как бьется мое сердце: «Туффф-туф. Туффф-туф. Туффф-туф». Мой друг, мой самый близкий человек отправляется на верную смерть. И я уже даже не думаю, что этот поступок – абсолютное ребячество, что он бессмысленный, ошибочный. Я думаю только о том, что сейчас Данила еще жив – где-то ходит, что-то делает, чувствует, о чем-то думает. А пройдет шесть-семь часов – и его больше не будет. Никогда.

И как-то ужасно больно защемило в груди. Захотелось увидеть его. Просто поговорить с ним. Посмотреть ему в глаза. Сказать, что я очень его люблю, что он очень мне дорог, что я буду помнить о нем всегда… Плачу. Плачу, как дурак. Оплакиваю того, кто еще жив, здоров и невредим. Но от этого, от глупости этой ситуации, от нелепости этих слез как-то еще горестнее и больнее.