Хелен Девитт - Последний самурай

Он сказал

Я не знал слова, но да.

Я сказал

Это не всё. Там еще два куплета. Дальше так:

Кровию ты омыт, Дочиста ли ты омыт кровью Агнца — это припев.

Он сказал

Как ни странно, раньше никто и не думал спрашивать. Странно, да? Ты бы видел его лицо, когда я попросил.

Он сказал

Такое устроить — работенка не дай боже. Они мелкие твари, в них немного — где-то пара пинт, их штук 50 понадобилось.

Он сказал

Я хотел посмотреть, как знание о средстве повлияет на смысл. Потом решил, что это банально. Ну, думаю, и черт с ним, Рембрандт начал жену Лота, а потом превратил ее в «Вирсавию и старцев», я взял и передумал, делов-то.

Я сказал

Сусанну.

Он сказал

Что?

Я сказал

«Сусанна и старцы». Вирсавия — это жена Урии Хеттеянина, которого царь Давид послал на войну, чтобы крутить роман с его женой.

Он сказал

Да не важно. Главное, я тогда подумал, что это чересчур. Ну то есть мне правда на религию положить с прибором. Мне цвет был важен. Мне важен был тот медведь, честно. Я бы прикончил этого идиота, который его убил. Если по правде, мне бы вряд ли понравилось, чтоб меня задрали, но если идиот хотел услужить, пристрелил бы меня и оставил медведю. Все больше пользы. Медведю сытный обед, а я бы остался. Там все такое белое. Белый летает, замерзает, под кожу пробирается.

Он опустил отвертку и вытащил сигаретную пачку.

Он сказал

Куришь?

Я сказал

Нет.

Он закурил и сказал

Воспитание у меня так себе, но всему есть предел. Человек два дня за мной тащился, жизнь мне спас, и меня, конечно, будем честны, слегка потряхивало, я собирался замерзнуть до смерти, как-то я не смог настоять и там остаться. И я уехал из этой белизны, а когда вернулся в Англию, в голове все путалось. Я понимал, что надо переходить к красному, но в голове путалось, и мысли запутались в клише, и я их не распутал, и в таком вот рехнутом состоянии поехал на скотобойню, обо всем договорился, и скотобойня дала мне кровь 50 ягнят.

Он сказал

Я как только начал, сразу понял, что зря. Банально, иррелевантно, но начинать заново не было сил. Я как подумал, что опять туда поеду, попрошу коровьей крови, или овечьей, или лошадиной и все заново, — ну еще не хватало.

Он сказал

И я решил: умолчу об этом и погляжу, что будет, а если кто спросит, скажу правду. Я о своей работе не вру. Слегка удивился, что никто не допер, но людей вера особо не интересует, так что, может, и нечему удивляться.

Он сунул сигарету в рот, подобрал отвертку и принялся ковырять стену.

Вынул сигарету изо рта и раздавил ногой.

Он сказал

Ты за этим пришел? Удовлетворить любопытство?

Я хотел сказать да.

Я представлял, как он опускается в ванну крови, и не представлял, как он посылает лодочника вниз, в карман синевы. Я был рад, что он мне никто. Но я пришел и не мог уйти, не сделав того, зачем пришел.

Я обнажил свой бамбуковый меч и поднял над головой.

Я сказал

Я пришел удовлетворить любопытство.

Я изящно, плавно отвел меч назад.

Я сказал

Я хотел повидаться с вами, потому что я ваш сын.

Он сказал

От кого?

И я сказал, от облегчения ослабев

Что?

А он сказал

Кто твоя якобы мать?

Я сказал

Вы ее, скорее всего, не помните. Она говорила, вы оба напились.

Он сказал

Как удобно.

Я сказал

Не важно.

Он сказал

Ты же за деньгами пришел? Хотел голову мне заморочить. В следующий раз выбирай получше.

Я сказал

Это не так просто. Если выбрать, а потом будешь ему обязан, можно и разочароваться.

Я сказал

Вы видели «Семь самураев»?

Он сказал

Нет.

И я объяснил про фильм, а он сказал

Я не понимаю.

Я сказал

Вы послали лодочника вниз посмотреть на карман синевы. Он сказал, что видел фотографии, и вы сказали, что фотографий мало. Я думал, вы поймете, почему я хочу на муле перевалить через Анды. Я думал, за это стоит сражаться на бамбуковых мечах.