Донасьен Альфонс Франсуа де Сад - Жюстина

– Ну и как твои дела? – поинтересовался я.

– Скоро увидите, образчик добродетели, – отвечал мне Александр. – Разве вы не слышали о девушке, которую должны нынче вечером повесить за попытку отравить свою мать?

– Да, но эта девушка, – моя сестра; это она дарила тебе наслаждение, а эта казнь – дело моих рук.

– Ты ошибаешься, Жером, это моя работа.

– Негодяй! – воскликнул я, бросаясь на шею друга. – Теперь я вижу, что мы молча действовали одними и теми же средствами, разве это лучше всего не доказывает, что мы созданы друг для друга? Спешим, толпа собирается, сейчас наших сест`р приведут к эшафоту, пойдем насладимся их последними мгновеньями. Мы взяли экипаж и не успели приехать на площадь, как привели наших жертв.

– О Фемида! – возликовал я. – Как любезно с твоей стороны, что ты послужила нашим страстям! У Александра, как кол, топорщился член, я начал ласкать его, он оказал мне ту же услугу, и мы, глядя в лорнеты на обвязанные веревкой шеи обеих наших потаскух, залили бедра друг друга спермой как раз в тот миг, когда бедные игрушки нашего злодейства благодаря нашим заботам умерли самой ужасной смертью.

– Вот истинное удовольствие, – сказал мне Александр, – нет на свете ничего слаще этого.

– Да. Но если такое необходимо в нашем возрасте, что мы ещё придумаем, когда угасающие страсти потребуют более сильных стимулов?

– Что-нибудь да придумаем, – ответил Александр, – только ни за что не станем воздерживаться от удовольствий в призрачной надежде прожить подольше, ибо это полнейшая чепуха.

– А твоя мать жива? – спросил я своего кузена.

– Нет.

– Тогда ты счастливее меня: моя ещё дышит, и я собираюсь разделаться с ней. Я побежал домой и сдержал слово: преступление было совершено моими собственными руками. И благодаря этому двойному злодеянию я провел ночь в море уединенных наслаждений в тысячу раз более острых, нежели те, что предлагает нам распутство в окружении самых сладостных предметов своего культа. В последние годы жизни матери наша коммерция шла довольно вяло, и я решил продать то немногое, что имел. Это должно было дать мне средства на три или четыре года приличного существования. Затем я собрался попутешествовать, оставил в пансионе дочь, рожденную кузиной, с намерением когда-нибудь бросить её в жертву своим удовольствиям, и отправился в путь. Полученное мною образование давало мне возможность найти место учителя, хотя я был ещё слишком молод для этого; я приехал в Дижон и в этом качестве устроился в доме советника парламента, у которого было двое детей: сын и дочь. Профессия, которую я избрал, как нельзя лучше подходила для моих сладострастных упражнений, и в своем воображении я уже видел вокруг себя многочисленных жертв своей страсти в лице порученных мне воспитанников. Ах, как будет приятно, думал я, злоупотреблять доверием родителей и наивностью их чад! Какое благодатное поле открывалось для этого чувства внутренней озлобленности, которое меня пожирало и требовало отомстить самым жестоким способом за оказываемое мне расположение! Надо поскорее напялить на себя мантию философии, и она вскоре станет для меня прикрытием всех пороков… Такие мысли одолевали меня в двадцать лет. Имя чиновника, у которого я устроился, было Мольдан, между прочим, он сразу оказал мне самое полное доверие. Мне предстояло заняться воспитанием пятнадцатилетнего юноши по имени Сюльпис и его сестры Жозефины, которой было только тринадцать. Признаюсь вам, друзья мои, без всякого преувеличения, что никогда до тех пор не встречал я столь красивых детей. Поначалу на моих уроках присутствовала гувернантка Жозефины, затем эта предосторожность показалась хозяину излишней, и оба прелестных предмета моих страстных желаний оказались в полном моем распоряжении. Юный Сюльпис, которого я внимательно изучал, продемонстрировал мне две своих слабых стороны: во-первых, огненный темперамент, во-вторых, чрезмерную страсть к сестре. Прекрасно! Так подумал я, как только обнаружил это, теперь-то я совершенно уверен в успехе. О милый мальчик! Как я желаю разжечь в тебе факел бурных страстей, и твоя очаровательная наивность послужит мне фитилем. С самого начала второго месяца моего пребывания в доме господина де Мольдана я готовил первые атаки: поцелуй в губы, рука, будто случайно засунутая в панталоны, очень скоро обеспечили мой триумф. Сюльпис находился в адском возбуждении и при четвертом движении моих пальцев плутишка обрызгал меня спермой. Я тут же сторицей отплатил ему. Боже мой, какой зад! Передо мной был зад самого Амура: какая белизна! Какое изящество! Какая упругость!.. Я осыпал его жаркими ласками и принялся сосать его небольшой очаровательный член, чтобы дать мальчику необходимые силы выдержать новый натиск. Сюльпис вновь пришел в возбуждение, я поставил его в соответствующую позу, увлажнил языком отверстие, которое жаждал обследовать, и за три движения оказался в его заднем проходе; конвульсия, встряхнувшая его тело, возвестила о моем торжестве, и скоро его увенчали потоки семени, сброшенного в глубину задницы моего прелестного ученика. Воспламенившись страстными поцелуями, которыми я, не переставая сношать его, покрывал свежие сладостные уста моего прекрасного любовника, спермой, которой он поминутно окроплял мне руки, я снова ощутил твердость в чреслах, и четыре раза подряд мой мощный орган оставил в его потрохах неоспоримые свидетельства моей страсти к нему. И тут случилось невероятное: по примеру школяра из Пергамо Сюльпис посетовал на мою слабость.