Донасьен Альфонс Франсуа де Сад - Жюстина

– Пойми же, сучка, – прикрикнул он, – что ты здесь уже не госпожа, что твоя участь – повиноваться; иди сюда и оголись поскорее! И распутник сунул одну руку ей под юбки, крепко держа её другой. Подошедший Клемент поднял до пояса одежды Октавии и продемонстрировал всем самый свежий, самый белоснежный, самый круглый зад на свете, увидеть который так долго жаждала вся развратная братия. Все подступили ближе, все окружили этот трон сладострастия, все осыпали его восторженными словами и стали толкаться, чтобы ощупать его и потискать, сойдясь, в конце концов, на том, что никогда не видели они ничего столь прекрасного и безупречного. Между тем скромная Октавия, не привыкшая к подобному обращению, ударилась в слезы и стала вырываться.

– Раздевайся, разрази тебя гром! – заорал Антонин. – Нельзя же оценить девчонку, прикрытую тряпками. Все бросились помогать Северино: один сорвал шейный платок, другой юбку; теперь Октавия напоминала молодую лань, окруженную сворой собак: в одно мгновение её бросающие в озноб прелести раскрылись перед глазами всех собравшихся в зале. Конечно же, никогда свет не видел великолепия более трогательного, форм более совершенных. О святое небо, какой красоте, какой свежести, какой невинности и нежности предстояло стать добычей этих чудовищ! Сгоравшая от стыда Октавия не знала, куда спрятать свое тело, со всех сторон её пожирали похотливые взгляды, со всех сторон тянулись к ней грязные руки. Круг сомкнулся, она оказалась в центре, возле каждого монаха находились четыре женщины, возбуждавшие его различными способами. Октавия представала перед каждым; Антонин не мог более сдерживаться, ему ласкали седалище, одной рукой он стискивал ягодицы Жюстины, другой теребил влагалище весталки. Он поцеловал Октавию в губы и схватил рукой вагину новенькой. Жест был настолько грубый, что девушка закричала. Тогда Антонин стиснул её прелести ещё сильнее, и его семя брызнуло неожиданно и вопреки его желанию: его проглотила стоявшая на коленях очаровательная наложница. Октавия перешла к Жерому: ему кололи иглой ягодицы, его возбуждали две красивые девушки – одна спереди, другая сзади, – а четвертая, не старше шестнадцати лет, испускала ему в рот утробные звуки.

– Какая белизна, какая прелесть! – бормотал он, ощупывая Октавию. – О дивное дитя! Какой прекрасный зад! Он тут же сравнил его с тем, который выдыхал ему в нос – один из самых красивых в серале.

– М-да, – проговорил он, – я даже не знаю… Потом, прильнув губами к прелестям, на которые пал его выбор, вскричал:

– Яблоко получишь ты, Октавия, оно принадлежит только тебе… Дай мне вкусить драгоценный плод этого возлюбленного дерева моей души… О! Да, да, испражняйтесь обе, и я навсегда буду считать первой красавицей ту, кто сделает это раньше. Октавия смешалась и не смогла выполнить такое требование, что объяснялось её невинностью; её соперница сделала как надо; Жером мигом возбудился, больно покусал ягодицы Октавии, и новенькая перешла к следующим мерзостям. Амбруаз сношал в зад пятнадцатилетнюю девственницу, в рот ему испражнялись, он теребил руками две задницы; когда приблизилась Октавия, он даже не изменил позу.

– Дай мне свой язык, шлюха! – приказал он ей. И его рот, испачканный испражнениями, осмелился коснуться уст самой Гебы.

– О дьявольщина! – вскричал он, укусив этот свежий благоуханный язычок.

– Я так и знал, что эта сучка явилась сюда, чтобы выдавить из меня сперму! И злодей, продолжая богохульствовать, вторгся в прекрасный зад, сразу пробив брешь. Настал черед наставника; он восседал на груди прелестной восемнадцатилетней девушки, которая лизала ему бока и которой он щипал влагалище, две задницы пускали газы ему под нос, четвертая женщина, юная и прекрасная как божий день, пощипывала ему яички и возбуждала рукой член. Развратник схватил Октавию, двадцать хлестких ударов обрушились на её ягодицы, и обход продолжался. Юная дебютантка приблизилась к Сильвестру. Этот распутник облизывал три представленных ему вагины, его сосала четвертая женщина; несравненное влагалище Октавии нависло над теми, которые обрабатывал его язык, и, будто взбесившись, монах, теряя сперму, оставил кровавый след зубов на лобке Октавии, едва прикрытом нежным пушком. Клемент содомировал двенадцатилетнюю девочку, похожую на агнца, которую заставлял рыдать его громадный орган; кроме того, ему щипали ягодицы и испражнялись под нос.

– Клянусь всеми задами в мире! – рычал он. – Нет прекраснее картины, чем добродетель рядом с пороком! Он, как сумасшедший, накинулся на красивейшие ягодицы, которые по его приказу подставила ему Октавия.