Донасьен Альфонс Франсуа де Сад - Жюстина

– А вот и нет, дитя моё, – ответил монах, – я всю жизнь презирал её от всей души, я ни разу не совершил ни одного доброго поступка, и самое большое моё удовольствие состояло в её оскорблении. Однако я хочу сношаться, надо довести это дело до конца; покажи-ка мне свою спинку, которая так сильно на меня подействовала недавно. И старый сатир, вновь овладев Жюстиной, ставшей на четвереньки, принялся жадно целовать клеймо, которое, очевидно, доводило его до исступления. Время от времени он совал свой нос девушке подмышки, что было одним из самых приятных эпизодов в его грязных утехах; иногда Онорина и её подруга подставляли ему свои широко раскрытые влагалища, и распутник; продолжая ритмичные движения тазом, ерзал в них и носом и языком до тех пор, пока не исторг из обоих немного семени и мочи, но дело никак не продвигалось.

– Это все не то, – досадливо сказал Сильвестр, – я хотел бы поиметь вагину, наполненную менструальной кровью, а её здесь нет. Сбегай, Онорина, в сераль и приведи поскорее подходящий предмет. Пока исполнялось его приказание, монах, выбравшись из влагалища Жюстины, стал лизать ей зад.

– А ну, помочись мне в рот, сучка! – вдруг крикнул он. – Не видишь что-ли: я жду этого целый час? Жюстина подчинилась. В это время другая девушка возбуждала монаха всевозможными искусными способами, и он, возможно, кончил бы, но тут вернулась Онорина вместе с женщиной лет тридцати, чья окровавленная рубашка говорила о том, что её хозяйка находится в требуемом состоянии. Ипполита – так звали эту наложницу – подверглась осмотру, и оказалось, что это не просто месячные, это – целый кровавый поток.

– О черт побери! – воспламенился монах. – Вот, что мне нужно, я буду сношать тебя, тварь, но ты должна испражняться… экскременты и месячные! О дьявольщина, какой это будет ужасный оргазм! Сильвестр проник в желанное влагалище, и скоро его член напоминал руку мясника. Удовлетворенный с одной стороны, в следующие мгновения он получил удовлетворение с другой: ему наполнили ладони дерьмом, он намазал им себе лицо, затем, покинув Ипполиту, заставил Жюстину сосать свой член, залитый кровью. Пришлось повиноваться, и прямо изо рта прелестной нашей героини он снова вторгся в её вагину. Ипполита немедленно подставила к его лицу свое истекающее красной слизью отверстие, он жадно приник к нему губами, Онорина придвинула свои ягодицы вплотную к влагалищу, которое сводило монаха с ума, а вторая дежурная изо всех сил порола его. Наконец настал кризис: Сильвестр взвыл как пьяный дьявол и тут же, опьяневший от мерзости и сладострастия, погрузился в мирный сон. На следующий день Жюстину вызвали на ужин, во время которого должна была состояться приемная церемония. Честь присутствовать на нем получили двенадцать прекраснейших созданий из трех классов: девственниц, весталок и содомиток. Переступив порог, Жюстина сразу увидела героиню вечера.

– Вот та, кого общество дает вам в подруги, сударыни, – объявил Северино, срывая с бюста новенькой скрывавшие его покровы и представляя собравшимся юное создание лет пятнадцати с самым очаровательным и кротким личиком. Её прекрасные глаза, влажные от слез, были отражением её чувствительной души, её фигура была стройная и гибкая, кожа сияла первозданной белизной; у неё были самые роскошные на свете волосы и во всем её облике было что-то настолько соблазнительное, что и глаза и сердце присутствующих неудержимо потянулись к ней. Её звали Октавия. Представительница очень знатного рода, она была похищена в своей карете вместе с гувернанткой, двумя горничными и тремя лакеями, когда ехала в Париж, чтобы стать супругой одного из самых родовитых сеньоров Франции; её свиту перерезали люди, посланные монахами обители Сент-Мари-де-Буа. Девушку бросили в кабриолет, приставили к ней одного верхового и женщину, которая должна была получить за пленницу вознаграждение, затем привезли в это ужасное место. Пока никто не сказал о ней ни слова: десять наших монахов, млея в экстазе от стольких прелестей, могли лишь любоваться ими. Власть красоты не может не вызывать уважения, самый закоренелый негодяй невольно возводит её в своего рода культ, низвергая который, всегда испытывает угрызения совести, но монстры, о коих здесь идет речь, недолго пребывали в смятении перед таким чудом.

– Пойдем, черт тебя возьми, – грубо сказал настоятель, притягивая её к своему креслу, – дай-ка нам взглянуть, так ли хорошо все остальное, как твоя мордашка, которую природа столь щедро одарила. Красавица смешалась, покраснела и пыталась вырваться, и Северино схватил её за талию.