Маргарет Этвуд - Телесные повреждения

На бледно-зеленом бюро стоит термос с водой, стакан и написанная от руки карточка, предупреждающая гостей не пить сырой воды. Ренни открывает ящики: в центральном — сине-зеленое одеяло, в нижнем — безопасная булавка. У Ренни мелькает мысль, что может быть ей всю оставшуюся жизнь придется провести в таких комнатах. Не в своей.

Она зажигает москитную палочку, включает наяду и ставит дорожный будильник на Библию. Распаковывает хлопчатобумажную ночную рубашку и сумку на молнии, в которой хранит свою зубную щетку и другие туалетные принадлежности. Она перестала считать такие предметы очевидными. «Предотвращение распада» — больше уже не просто лозунг. Она опускает венецианскую штору на узком окне, выключает верхний свет и раздевается. Зеркальце на бюро невелико, так что она нигде не отражается.

Ренни принимает душ, но вода отказывается становиться более, чем тепловатой. Когда она выходит из маленькой ванной, на стене около окна сидит распластавшаяся ящерица.

Ренни откидывает покрывало и простыню, и внимательно осматривает кровать, заглядывает под подушки, в поисках насекомых. Она отвязывает москитную сетку и спускает ее вокруг кровати. Затем вползает в эту белую палатку, выключает свет и устраивается в центре кровати, чтобы ни одна часть тела не касалась сетки. Она видит узкое окно, серое на фоне ночи, мерцающий кончик москитной палочки. Воздух теплый и влажный, всей кожей она ощущает его теплоту и влажность сильнее, чем перед душем, кровать слегка отдает плесенью.

Из-за окна доносятся звуки: высокий щелкающий звук и его отголосок, напоминает колокол или звук разбивающегося стакана, может, какое-то насекомое или лягушка, перекрывает этот звук настойчивая синкопированная музыка. Через несколько минут после того, как она выключила свет, сигналит фарами машина, или это шутихи, женщина взвизгивает от смеха; но все замолкает, кроме музыки.

Несмотря на жару, Ренни лежит со скрещенными руками: левая рука на правой груди, правая — на кожной складке, которая тянется от края груди вверх к подмышке. Теперь она всегда так спит.

Ренни пробегает пальцами левой руки по коже груди, здоровой, той, с которой, она надеется, все в порядке, она делает так каждую ночь. Сверху ничего не чувствуется, но теперь она не доверяет оболочкам. Ренни почистила зубы щеткой и отполировала их зубной пастой, защитой от распада, сполоснула рот водой из термоса, которая пахла как растаявшие кубики льда, как холодильник, как обивка чемодана. Тем не менее во рту у нее все еще оставался привкус самолетного сэндвича, слегка прогорклого масла и ростбифа, гниющего мяса.

Она спит и вдруг судорожно пробуждается, слушает музыку и периодический шум проезжающей машины. Она чувствует себя измученной и взбешенной. Она убеждена, что храпит, хотя это не имеет значения. Наконец Она проваливается в глубокий глухой сон.

Просыпается она внезапно. Физически ощущает, как мокрое покрывало, тяжелая ткань давит ей на глаза и рот. Ее лицо прижато к сетке. Через нее она может видеть цифры на своих часах, пульсирующие как крошечные сердца, точки. Шесть часов утра. Ей снилось, что кто-то влезает в окно.

Она вспоминает, где находится, и надеется, что не потревожила никого в отеле своим криком. Ей слишком жарко, она потеет и, несмотря на москитную сетку, на ней несколько укусов, там, где она привалилась к сетке. Мышцы левого плеча снова болят.

Где-то поблизости кукарекает петух, а дальше лает собака, собаки. В комнате светлеет. Совсем над ухом, из-за стены слышны звуки, она не сразу их узнает, незнакомые, архаичные, ритмичный скрип кровати и женский голос, без слов, бессознательный. Прежде, чем она понимает, откуда он исходит, она слышит, что за стенкой кончают. Раньше это вторжение вызвало бы у нее просто раздражение, или, если бы она не была одна, позабавило или даже возбудило бы ее. Сейчас это для нее мучительно, печально, это что-то потерянное, голос из прошлого, разлученный с нею и продолжающийся рядом, в соседней комнате. Прекратите, думает она через стенку. Ну, пожалуйста.

«Одно из моих первых воспоминаний, — говорит Ренни, — это то, как я стою в бабушкиной кровати. Свет падает из окна, слабый желтоватый зимний свет. Все очень чистое, а я мерзну. Я знаю, что сделала что-то не то, но не могу вспомнить что. Я плачу. Я обнимаю бабушку за ноги, но я не думаю о них как о ногах, в моих мыслях она цельный монолит от шеи до подола платья. Я ощущаю, что держусь за краешек чего-то дающего надежность, и если я это отпущу, я упаду. Я хочу прощения, но она отрывает мои руки, палец за пальцем. Она улыбается, она гордится тем, что никогда не теряет самообладания.