Анатолий Ким - Белка

Жена моя буйволица, приятная в человеческом обличье и весьма уютная дама немалых размеров, равномерно и равнодушно перетирает жвачку наших совместных тягучих дней и почти не обращает на меня внимания — даже в минуты более экспансивные, чем время мирного сидении перед телевизором; и, отбарабанив свой урок, каждый из нас поворачивается на свой излюбленный бочок, чтобы погрузиться в свои сны: один уже вскоре несется по зеленым пролетам вершинного леса, видя себя пушистым лесным зверьком, другой бежит на тучные степные пастбища и блаженно погружается в прохладную грязь приречных болот.

Послушайте, а что было бы, если б в тот майский вечерний час в Москве, на людной улице Москвы, маг-шутник, правящий нашей жизнью, не превратил бы вас в невидимку?.. И я успел бы догнать свою возлюбленную в толпе, положил бы ей на плечо свою руку и решительно, сурово сказал: «Ты моя!»

Жизнью называется конечно же только восхождение к вершине радости бытия, а нисхождение с нее — это постылый спуск в долину небытия; и вот я уже приближаюсь к сей прохладной долине и с невольным нетерпением прибавляю шаг.

Уже приобрел я охотничью собаку, породистую западносибирскую лайку с крепкими клыками, я усердно откармливаю ее мясом и жду своего часа. Близко мое избавление, мадам, я в этой жизни потерял вас и не видел отца-матери, но кроме моей беличьей природы небо меня наградило мыслящей душою, и она торопливо растит в себе некий плод, скорее, скорее старается придать ему необходимую форму и окрасить в цвет зрелости — так вишня на подсыхающей ветке скорее других, зеленых еще и твердых, наливается обреченным трагическим пурпуром. Моя истинная возлюбленная! Я не успею, очевидно, разоблачить заговора зверей, они уже почуяли и не дадут мне этого сделать, мой верный пес все пристальнее и загадочнее посматривает на меня, но я успею хотя бы выкрикнуть несколько предостерегающих слов и с бесстрашием свободного существа совершу свой маленький подвиг, который и посвящу вам, моя бесценная.

Один из нас уехал к матери в деревню и навсегда остался там, второй отправился к жене в Австралию и зажил богачом, третий оставался в Москве — и вдруг на службе получил повышение, вскоре после чего он женился на своей сотруднице, — у всех троих ясно был означен земной путь, определено место в пространстве, тде вершились их судьбы.

И только у Мити Акутина все сложилось не совсем по правилам обычного человеческого существования. Ему, единственному из нас четверых, удалось пересечь рубеж смерти и, так сказать, пропутешествовать туда и сюда, — и, восстав из гроба, он обрел совершенно иное, чем у нас при жизни, бытие; что это такое, мы могли бы приблизительно ощутить в наших земных сновидениях. В них ведь ничто не ограничивало нас в возможностях, и мы могли побывать где угодно, даже в детском возрасте своих родителей, и видеть что угодно, стрелецкую казнь например, и самим быть кем угодно — медведем, Навуходоносором или утонувшим двенадцать веков назад единственным сыном римского патриция… Новая жизнь Мити Акутина отличалась от прежней прежде всего тем, что всемогущество и всепроникаемость не прерывались для него пробуждением от сна, как бывало, а продолжались беспрерывно, подчиненные лишь одному: любому, малейшему капризу его чувств и желаний.

Поначалу он не знал об этом и порою, еще не ведая о своих новых возможностях и не умея управлять собою, он попадал в невероятные обстоятельства. Так, на первых же шагах после своего воскресения он услышал дальний свисток паровоза, вспомнил об одной поездке во Владимир с группой детдомовских ребят, и вдруг оказался в городке Тума, у железнодорожной станции, и увидел там сидящую на бревне толстую немолодую женщину в расстегнутом ситцевом халате, которая зажимала руками кровавую рану на животе — оказалось, ее пырнул ножом бывший муженек. Митя подумал о том, что смерть ходит неподалеку от этой подколотой женщины, и о том, как нежна, беспомощна человеческая жизнь — небольшая кровоточащая рана сбоку белого живота раненой женщины могла быть окончательным признаком ее скорого исчезновения.

И только подумал об этом — как очнулся сидящим на траве под забором, в каком-то безвестном деревянном поселке, напротив амбулатории, и мимо прошли скрюченная худая старуха в деревенской плюшевой куртке и ребенок. Они прошли, оба оглянувшись на Митю, старуха быстро тащила за руку маленькую девочку, которая на ходу все круче выворачивала шею, неотрывно глядя в Митину сторону. И он ясно понимал в ту минуту, что мимо него прошла смерть, а за руку она тащила, видимо, внучку, и этой внучкой смерти оказалась малолетняя еще жизнь. Почему, каким образом он очутился под забором у поселковой амбулатории, Митя не мог себе объяснить, как и не мог постичь значение того, почему смерть столь упорно тащит жизнь за руку.