Рита Мэй Браун - Гранатовые джунгли

- Когда ты теперь вернешься?

- Не могу сказать. Мне трудно копить деньги.

- Вот видишь, как мало проку от всех этих постельных дел с женщинами. Никакая женщина не станет тебя содержать. Выходи-ка за мужчину, и он будет тебя содержать. Тогда у тебя будут деньги. Ты еще пожалеешь. С женщинами нет никакой уверенности.

- Слушай, ты ведь вышла замуж, и у тебя никогда не было денег. А уверенность... Никогда нельзя быть до конца уверенной, разве что когда умрешь.

- Ну и разговоры! Никак за тобой не угонишься. Когда твое такси приходит?

- Минут через десять.

- Ну что ж, я сказала все, что могла сказать. Я тебе уложила сэндвичи, там в восковой бумаге кусок швейцарского сыра. Купи себе молока и хорошенько пообедай. Там есть три яйца вкрутую, так что тебе не надо будет покупать еду. Это все, что твоя старая мать может для тебя сделать, - ее глаза снова стали влажными. - Я сделала все, что могла. Милая ты моя, мне так жалко, что я не богатая! Я бы сама тебе купила целую студию, если бы могла. Я ничего не говорила всю эту неделю, но мне больно видеть, что ты такая замотанная. Совсем тощая стала. Все работаешь и работаешь. Ты всю жизнь была трудяга. Мне страшно, что ты так себя загоняешь. Черт подери! У меня ничего не было, и я хочу, чтобы у моего ребенка что-нибудь было. А тебе приходится начинать с нуля, потому что мне нечего тебе дать. Я сделала все, что смогла. Не надо меня ненавидеть, милая моя, не надо.

Я обняла ее, и ее белая голова скрылась у меня под грудью.

- Мама, я тебя не ненавижу. Мы разные люди, и у каждой сильная воля. Мы не всегда видим друг друга лицом к лицу. Вот почему мы так много ругались. Я не ненавижу тебя.

- А я никогда не говорила таких вещей, которые ты говоришь. Я никогда не говорила, что ты не моя. Ты же моя.

- Ну да, я перепутала, вот и все. Забудь.

- Я люблю тебя. Ради тебя только я и живу. Что у меня еще есть? Один телевизор.

- Я тоже тебя люблю.

На улице просигналило такси, и у Кэрри был такой вид, будто она увидела ангела смерти. Она пыталась понести мой чемодан, но я сказала, что не надо. Я выбежала вместе с оборудованием и вернулась за чемоданом. Она протянула руки ко мне:

- Хоть поцелуй ты этот сушеный абрикос.

Я обняла ее и поцеловала, и, когда я повернулась, чтобы идти на такси, она, закашлявшись, проговорила:

- Ты мне пиши. Пиши мне, слышишь?

Я обернулась и кивнула - да, буду. Я не могла говорить. Такси уехало, а Кэрри, опершись о розовую стену, махала мне на прощание. Я тоже махала ей.

Кэрри, Кэрри, которая в политических взглядах всегда была правее Чингисхана. Которая считает, что если бы Господь хотел, чтобы все мы жили вместе, он сделал бы наш цвет кожи одинаковым. Которая считает, что женщина стоит лишь того, чего стоит ее мужчина. И я люблю ее. Даже когда я ее ненавидела, я любила ее. Может быть, потому, что все дети любят своих матерей, а ведь она - единственная мать, которую я когда-нибудь знала. А может быть, потому, что под своей скорлупой предубеждений и страха это живой любящий человек. Не знаю, почему, но все равно я люблю ее.

У профессора Вальгрена яйца чуть не свернулись, когда я вернулась к нему вместе с оборудованием. Он распространялся, до чего безответственно с моей стороны было уезжать со всем снаряжением, когда оно нужно другим. Он угрожал отобрать у меня стипендию, но ему пришлось отступиться от этой мысли, так как шел последний семестр, да и тот подходил к концу. Он брызгал слюной, пыхтел, раздувал ноздри и наконец заткнулся.

Дипломный вечер был большим событием. Все студенты, кроме меня, пришли со своими «цыпочками», высматривая тех, кто был лучше одет в категории «под нищету». Они представляли своих спутниц как «моя цыпочка» или «моя старушка». Я пришла одна. Их злило, что я не пришла с каким-нибудь бородатым субъектом, щеголявшим в разноцветной хипповой футболке. Начался показ. Сюжет, который вызвал больше всего аплодисментов - групповое изнасилование среди воображаемого марсианского пейзажа, где половина актеров были одеты марсианами, а остальные - людьми. Все мямлили насчет того, какой там глубокий расовый подтекст. «Цыпочки» ахали.

Мой фильм был последним в списке, и к тому времени, как его стали показывать, кое-кто из зрителей уже ушел. Вот появилась Кэрри, она быстро раскачивалась в своем кресле, глядела прямо в камеру и была самой собой. Никаких быстрых вырезок, уворованных из Кеннета Энджера {83} 83 Кеннет Энджер (Кеннет Вилбур Энглмайер, р.1927) - американский режиссер, актер и сценарист экспериментального кино, один из наиболее влиятельных деятелей независимого кинематографа, снимающий исключительно короткометражные фильмы, содержащие элементы эротики, психодрамы, сюрреализма и документализма. , никаких шаров из фольги, падающих с неба и представляющих ядерный град - только Кэрри, которая говорит о своей жизни, о том, что творится с этим миром и почем теперь мясо. Я редактировала это изо всех сил. Пленка дрожала и мерцала, но это были двадцать минут ее жизни, жизни, как она ее видела и оживляла перед камерой. Ее последняя фраза в фильме звучала так: «Вот бы превратить этот дом в громадный имбирный пирог с глазурью по краям. Тогда, если эти черти из налоговой придут по мою душу, я скажу им отломить кусок и оставить меня в покое. А когда они весь дом сожрут, - хихикнула она, - так и усядусь тут, на Божьем солнышке. Буду как лилии полевые, которые богаче царя Соломона со всем его золотом. Неплохой способ умереть, в мои-то годы». Она звучно, уверенно рассмеялась, и, когда утих этот смех, на экране погас свет.