Александр Иличевский - Ай-Петри

Я поравнялся с окном в тот момент, когда услыхал шум воды, стук двери.

Громовой лай, от которого дрогнули ребра, чуть не сорвал меня с дерева, – и я был таков, успев схватить с парапета початую бутылку.

Не спеша, уверенный в своей невидимости, обогнул дом и подошел к сапожной будке.

Я вдохнул запах ваксы, окинул богатство шнурков, жестяных круглых коробочек, разноцветных щеток, строй колодок, металлических и деревянных, гирлянду «молний», зонтичных спиц, обрезков болоньевой ткани, собранных в пестрые пучки, прихваченные бельевыми прищепками.

Сапожник – седой, с мальчишеским сложением, в черной рубахе, тюбетейке, облаченный, как в латы, под горло, в клеенчатый фартук, орудуя цыганской иглой, со скрипом подтягивал дратву, постукивал по свежему шву молоточком – латал кожаный мяч.

Отдыхающие, уморенные солнцем, купаньем, обедом, в обнимку с надувными кругами, матрасами, пляжными зонтами, с сумками через плечо, препоясанные газовыми шалями, полотенцами, вихляя филеями, шаркая сланцами, едва плелись по тротуару теневой стороны. Солнечные мягкие пятна и мозаика листвы обтекали их лица, волосы, кожу. Стукнув калиткой, они вешали мокрое белье на веревки и шлепали по направлению к кроватям.

Отдышавшись, я встал в сторонке и вытащил зубами пробку. Хлебнул.

Старик мельком глянул, выругался и достал из-под табуретки граненый стакан. Дунул в донце, протянул.

– А вам? – спросил я, принимая.

– При исполнении, – подмигнул старик. Налил до краев и, обнаружив, что страшно дрожат руки, быстро понес к губам, расплескал, выпил. Налил остаток, протянул старику.

Зажав в зубах нитку, подтягивая пассатижами иглу, сапожник мотнул головой, – и я снова выпил.

– Извините, – спросил я, покачнувшись. – Интересуюсь. В том доме кто живет?

Скоро я сидел на скамейке и забивал с ладони козеножку, обильно рассыпая по голым коленям крошки. Наконец прикурил, с легким треском зашлась, и затяжка обожгла дыхалку.

В который раз к ларьку, за которым я примостился, кто-то подходил или подъезжала машина, кто-то обязательно стучал в жалюзи, потом в дверь и кричал:

– Тань, а Тань?

После чего шел ко мне. Интересовался:

– Слышь, Татьяну не видел? Не была, нет? Я уж хотел что-то в следующий раз соврать про Татьяну, но тут трава пробила, и спазма швырнула меня за скамью, к оврагу, опорожняя от портвейна.

Только проблевавшись, я смог понять то, что сказал мне сапожник. Что тут в Мисхоре нынче полно москвичей, за бесценок покупают дома, но больше квартиры. Прошлым летом этот заброшенный дом купил какой-то человек, немолодой, полтинник есть точно, приезжал сюда с ней, вроде с дочкой, красавица какая, собака была, и парнишка еще с ними лет двенадцати, прибыли на машине. Вот здесь ставил – здоровая такая, вроде американская, в кино такую видел, под самую будку подкатывал, да я-то чего, я не против, лишь бы людям где проход был. Почему знаю? Видел их часто, я ему еще кроссовки починял, один каши просил. Почему страшно? Собака как собака, большая только, на всю дурь мозгов не хватит, это верно. Так вот прошлый год побыли месяц, да пропали. А этой весной, еще в конце марта, смотрю – он вдруг привозит ее и собаку. Ну, значит, привез, ночь одну машина постояла, и после не видал я его. Зато она тут как-то проходила мимо, поздоровалась. Я как глянул на нее, аж заплакал: «Дочка, что с тобой случилось?» – «Обожглась, дедушка, вот так-то. Хорошо еще жива осталась». Я говорю, конечно, что ж поделать, ничего, с лица воду не пить. Ну пошла она, вот и разминулись. Гляжу ей вслед, фигурка легкая, длинноногая девчушка, красоты неписаной, – а у самого сердце болит, за что так.

Хорошо, но что она будет делать, когда кончатся деньги? Что мог я ей предложить? Взять с собой? Предложить – что? Себя – вместо Него? На фиг я ей нужен. Она смята, порушена, от нее ничего не осталось. Но как раз это – мой шанс. Быть с ней? Что это значит – быть с ней? Слиться, влиться, стать? Что это сейчас кипит во мне?! Героическая жалость? Страсть? Невозможность сжимает мое будущее в точку.

Ночью снилось, что пространство дернулось, мягко качнулось и остановилось – мол, вот уже приехал, нужно выходить. Однако долго не могу встать, отнялись ноги, хочу сказать себе, что вот, видишь, у тебя отнялись ноги, но голос не прорезывается, во рту не сглотнуть, – и тогда рывком встаю и выхожу в темноту, в какую-то горную местность, на вершину горы. За парапетом станции вижу навес базарчика, несколько будок. У мангала тлеет пир. Пахнет пряным дымом, шашлыком.

Читать дальше