Александр Иличевский: Соляра

Глеб собрал бумаги с пола, положил вместе с толстеньким альбомом на постель – и вдруг заметил, что Петенька, отвернувшись, прячет что-то, шурша бумагой, за пазуху.

– Это все? – невозмутимо и строго спросил он, обернувшись.

Глеб достал еще из-под подушки. Петя удовлетворенно кивнул:

– Теперь нужно все запалить.

Глеб просмотрел стопку листов, перелистал альбом.

Вырвал из него один рисунок, остальное покорно отнес в ванную и там – в три спички – развел в костер.

Комната заколыхалась в едком дыме.

Тем временем заклокотал и отщелкнул выключателем чайник. Прямо в чашке заварив кофе, Глеб отлил немного в блюдце и, поставив на тумбочку, подсадил туда Петеньку.

Пока пили кофе, Глеб сокрушенно молчал в одну точку. Гость на него с верхотуры поглядывал пристально и озабоченно.

– Ну что, так и будем сидеть?

Глеб апатично закурил.

– Да, сидеть… – Дотянув до донышка, Глеб медленно снял пальцем кофейные крошки с верхней губы.

– А вы… – вспылил гость, – вы, надеюсь, понимаете, что если сиднем сидеть, то сиднем и останешься, – откуда такое безволие? Вы знаете, я такого не переношу, это последнее, что должно оставаться в человеке – такая вот раскисшесть, вялость, переливание себя из пустого в порожнее. Утешьте меня, проявите хоть толику решимости! Ну вот, представьте, что вскоре мы канем отсюда, а для этого понадобятся силы и сосредоточенность!

– Недавно я подрался с Петей… – с достоинством сказал Глеб.

– В истерике? – спросил гость.

– Да, кажется, – смутившись, ответил Глеб.

– Отвратительно, – осудил гость. – Истерика, милейший, это горячка бессилия. Так что ничего геройского вы тем, что полезли с кулаками, не совершили.

Оспорив таким образом мужественность недавнего поведения Глеба, гость стал расспрашивать далее:

– Чем здесь занимаетесь?

– Ничем. Читать не дают, писать вот только месяца два как разрешили… Да и то – отбирают время от времени: поправить ничего нельзя. – Глеб с опаской посмотрел в сторону ванной комнаты.

Пришелец расстроился и снова стал отчитывать Глеба:

– А почему вы так покорно согласились?! И согласились, заметьте, дважды: сначала писать согласились, а потом – когда я вам сжечь все велел. Откуда такая покорность?

– Не знаю… – Глеб растерялся.

– Ну, ладно, ладно… Что я вам сжечь велел – это необходимость: чтоб следов по себе не оставить, – смягчившись, разъяснил гость. – А вот начинать писать нельзя было ни в коем случае, вы их тем самым спровоцировали, и теперь гады еще неизвестно что придумали. Вот ведь как мне с вами не повезло! Мало того что вы кашу всю заварили, так вы еще такое безумие выдумали – писательством занялись! Как вам только в голову пришло – в такое время бумагу марать, рисковать, что гадам ваша писанина на пользу придется! Может, из-за камня этого, нефтяного, вот-вот война разразится, а вы ни сном ни духом – разрушены и как ребенок малый нюни распустили! – От негодования гость на тумбочке вскочил и теперь, пританцовывая от возбуждения на месте, горячо жестикулировал, рискуя повалить пластмассовую бутылку с отравой.

– Теперь я понимаю, почему Фонарев так нагло себя ведет в последнее время: он уже уверен, что козырь перешел к нему на руки. – Тут гость бахнул кулачком по бутылке: глухо прянув, она рухнула на пол плашмя, покатилась.

Горячась, Петенька стал напряженно тереть лоб.

Глеб, впечатленный пылкой речью гостя, задумчиво и не сразу восставил бутылку на место.

– Что ж, еще не все потеряно, – наконец оживился гость и снова хлопнул по бутылке, но в этот раз она устояла, – то есть, конечно, потеряно все, но поправить удастся. Нам бы только Ираду дождаться: отправилась сюда еще вчера и вот-вот уж должна объявиться…

Сказав это, гость выжидающе хитро посмотрел на Глеба, в лице которого второй раз за это утро проявилось живое удивление, когда-то для него означавшее потрясение.

– И кстати, у меня еще к вам есть весточка от отца, – добил Глеба пришелец. – Он полгода разыскивает вас: недавно мне удалось наладить с ним связь и немного успокоить.

На Глеба это произвело впечатление, какое могло бы произвести сообщение о помиловании на субъекта, еще до выстрела обморочно стекающего по стене расстрела.

Заметив это, довольный Петенька вернулся к своей папиросе, потрубив, раскурил ее и, побалтывая в воздухе ножками, уселся на краю тумбочки.

Лихорадочно задумавшись, Глеб вспоминал, что Ираду он не видел уже два года. Оказавшись на Физтехе, она чудесным образом обрела там уют и спокойствие – и вскоре стала примечательным и почти родным персонажем общежития его факультета. Освоившись с новой жизнью, Ирада устроилась на работу в институтском буфете. До Глеба доходили слухи, что кто-то из студентов, взявшись за ликвидацию ее безграмотности, оказался настолько успешен, что она стала подумывать о поступлении на подготовительные курсы библиотечного факультета Института культуры, что поблизости от Физтеха, на Левобережной. Глебу также вспомнилось, как, несмотря на ее всегдашнюю приветливость и благодарную теплоту, которая излучалась ею при каждой их редкой встрече, он испытывал сладкое щемящее чувство…