Питер Кэри - Кража

Истица, надо отдать ей должное, рассмеялась.

И таким образом фра Бойн тут же, без сомнений и отсрочки на ближайшие семь лет преобразился в любимого дядюшку Бойна, няньку, товарища по играм. Когда в Беллингене я увидел его cо щенком, завернутым в пальто, сердце у меня чуть не разорвалось: старый дурень прижимал к себе пса, живого, а потом мертвого, как прежде — моего сына.

Мой сын любил моего брата, а как же иначе? Он рос, гоняясь за ним по траве, уплетая с ним на пару пахнущие анисовым семенем яблоки, плавая в деревянной лодочке по маленькому зеленому пруду. Они оба любили бороться. Еще когда малышу было полгодика, ему больше всего нравилось, чтобы его с силой, почти сердито, покатали взад-вперед. Едва научившись ходить, он свирепым бычком бодал наши ноги и каждый день, едва завидев меня, требовал побороться. Теперь и не поверишь, до какой степени Заторможенный Бойн был счастлив. Словно здоровенный пес, окруженный щенятами, которым разрешается гавкать, царапаться и покусывать. А потому я не сумею объяснить, как произошло то, что в итоге произошло. То ли мальчик не отпустил его вовремя или случайно ухватил дядю за причинное место, но Хью поступил так, как приходилось поступать мне, если я никаким другим способом не мог одолеть брата.

Из студии я услышал вопли, басовитые завывания Хью и дребезжащую жесть — плач Билли. Они и сейчас стоят у меня перед глазами. Хотел бы я забыть. Мой брат протягивает мне моего сына, словно пытаясь оттолкнуть его или вернуть обратно, в паутину только что минувшего мгновения. Сперва я не мог осознать увиденное: мизинец мальчика висит, болтается, удерживаемый только складкой кожи, цыплячья шейка.

Дальнейшее вы можете прочесть в жалобе Истицы. Я твердо решил не отрекаться ни от брата, ни от сына, однако мои представления о собственных правах были несколько преувеличены. Выяснилось, что тут решаю не я, а судья в галстуке от Пьера Кардена, который вынес постановление против обоих братьев Бойн, и я впервые разглядел смысл того замка.

Вот почему, когда великолепная Марлена Лейбовиц предложила устроить мне выставку в Токио, я в первую очередь призадумался не о ее благонадежности — какой уж там честности требовать от дилера, — но о том, что делать с Хью. Всегда Хью, и его как-то надо устроить.

Я бы не отказался получать по фунту каждый раз, когда Мясник решит, что мне пора отваливать в постель, но в случае с Марленой Лейбовиц мне и намеков не требовалось, их ДЕЛОВОЙ РАЗГОВОР сделался столь напряженным, что я поспешил сказать спокночи, пока не стало стыдно за них обоих. Я поднялся уходить, и она поцеловала меня в щеку и что-то сказала на иностранном языке, «спокойной ночи», наверное. Нечего сильно возбуждаться, хотя сами понимаете, что я почувствовал.

Оставив их вести ПЕРЕГОВОРЫ, я присел на лестнице между первым и вторым этажом, но тут Мясник налетел на меня, точно СТОРОЖЕВОЙ ПЕС, оборвавший цепь. Чего это я тут делаю? Дать бы ему в нос, но папаша в свое время отучил нас драться на лестнице, так что я спустился вниз и услышал, как он захлопнул дверь наверху, задвинул засов, бам-бац и так далее, какое мне дело?

С тех пор как меня выгнали из государственной школы номер 28 БЕЗО ВСЯКОЙ МОЕЙ ВИНЫ, я занял серый металлический стул от компании «Ар-Би» и летними воскресными вечерами садился и наблюдал, как несутся к нам машины из Балларэта и Пентлэнд-Хиллз, машины, сделанные из железа, но казавшиеся плотью и кровью, распаленными псами, каждый сунул нос под хвост тому, что впереди, непрерывная цепочка мужчин и женщин, любовников и любовниц, женщин, положивших голову на плечо самцу, порой видна изящная рука на задней спинке сидения. Один за другим неслись они в брачном рое, красные сигнальные огни в сумраке и печали нанизывались мерцающим ожерельем. Потом я шел в наружную спальню, так мы называли уголок веранды, который Череп огородил асбестовыми стенами, ныне объявленными вне закона. С тех пор, как мой брат сбежал из дома, там ничего интересно не осталось — металлические койки и потемневший липкий скотч, след от СВЯЩЕННЫХ КАРТИН скончавшегося Марка Ротко.

На Бэтхерст-стрит я стащил к подножью лестницы свой ГЕРМАНСКИЙ СТУЛ, чувствуя затылком неумолимый ГНЕВ Мясника, и мотор во мне сбился, застучал, все мышцы на руках ЭЛЕКТРИФИЦИРОВАЛИСЬ, мне потребовалась небольшая прогулка. Вообще-то не люблю выходить в темноте, но тут уж ничего не поделаешь. Я проталкивался через мальчишек и девчонок, пьяниц, оравших: «Отсоси». Падшие ангелы, бесы, джинны из бутылки ночи. Разве я создал их? Разве моя вина, что они собрались здесь?