Ассия Джебар - Жажда

Я сделала вид, устало тряхнув головой, что отгоняю от себя черные мысли.

— Мы обе сошли немножечко с ума! Давай выкинем все из головы, забудем! — сказала я.

Я сказала это как бы между прочим, а потом повторила, настойчиво подчеркнув, что лучше бы «все забыть». Теперь уж я не помню, ни что она мне ответила тогда, ни выражения ее лица. Помню только, что, когда мы с ней расстались в тот вечер, я подумала, зло усмехнувшись, что теперь она сама прибежит ко мне за помощью.

Вечером среди своих сестер я почувствовала себя как-то особенно спокойно. И все было хорошо вплоть до того момента, когда вдруг Лейла недовольным тоном обратилась ко мне:

— Кстати, я только что узнала, что Хассейн собирается обручиться. Его родители уже приехали в Алжир, кажется, они готовят ему в жены одну из его кузин. Это вроде бы уже давно у них решено, но он все до сих пор не давал согласия на свадьбу. Надо думать, что теперь он изменил мнение!

Я с безразличным видом пожала плечами. Но конец нашего разговора помню как в тумане. У меня словно пусто стало на душе и сжалось сердце. Хотелось поскорее остаться одной. Когда я добралась до своей комнаты, то сразу же легла в постель и стала размышлять.

Несмотря на то что нервы мои были в порядке, я чувствовала, что долго так не продержусь-я отмечала уже в себе приметы наползавшего душевного смятения. С тех пор как я вернулась сюда, я больше не думала о Хассейне. Я была абсолютно уверена в том, что рано или поздно снова увижусь с ним, если захочу. Я настолько привыкла считаться лишь со своими желаниями, что одной Джедле позволяла располагать мной, как она хотела. И вдруг Хассейн ускользал из моих рук!

Я вскочила с кровати. Ну нет! Я просто так не сдамся! Не только раненое самолюбие бушевало во мне. Я любила Хассейна, хотела, чтобы он был рядом. Я помнила, как тогда на пляже я нежно сказала ему: «Я люблю тебя», как смятенное его лицо склонилось надо мной…

Мне безумно хотелось плакать. Но я собралась с духом. Села за письменный стол и быстро, не раздумывая, написала:

Хассейн! Пишу Вам не потому, что мне скучно.

Я пыталась Вас забыть. Но сейчас узнала, что Ваши родители собираются Вас женить. По той боли, которую мне причинило это известие, я поняла, что и в самом деле люблю Вас. Я не стыжусь своего унижения, отправляя это письмо. Но если Вы действительно испытываете ко мне хоть малейшую привязанность, то простите меня, умоляю Вас! Я не хочу Вас терять. Я люблю Вас. Я люблю Вас. Я тебя жду.

Надия

Я бросила письмо в почтовый ящик. Хассейн получит его завтра. И, возможно, вечером или же, скорее, послезавтра утром приедет сюда. Мне ни капельки не было стыдно, что я его сама позвала.

Прежде чем заснуть, я все думала о приезде Хассейна, о том, как он меня поцелует. Я уже была готова стать его женой, любить его. Я была счастлива. Я подумала и о Джедле, которая тоже была счастлива. Вспомнила, какое у нее было лицо сегодня утром, и оно мне не казалось больше вульгарным, тупым в своем довольстве. Она была женщиной, такой же, как я сама, моей сестрой. Потом появилось смутное беспокойство. Мне стало страшно, что меня будут терзать угрызения совести за то, что я говорила Джедле, за то, что я бросила ее. Завтра надо будет с ней объясниться, поддержать ее. Я приду к ней с искренней улыбкой и дружбой.

Весь следующий день я никуда не выходила из дома. Малейший шум на улице, шуршащий звук шагов по усыпанным гравием дорожкам в саду, скрип ворот все заставляло меня вздрагивать. Дважды бегала я навстречу почтальону, но напрасно. Ночью спала плохо и даже во сне прислушивалась к звукам за воротами. Я была разочарована. Но все еще надеялась на завтра. Хотя надо было бы смириться с очевидностью: Хассейн не приедет. Меня бесило то, что он даже не соблаговолил ответить. Несколько раз у меня появлялось желание немедленно сесть в машину и ехать в Алжир, чтобы услышать «нет» от него самого. Пусть даже оскорбительное, саркастичное. Но я сдержалась: невозможным казалось унижаться перед ним дважды.

Плакать я не могла. Лежа на кровати, я презирала то, что называла своей «судьбой», и прокручивала в голове ворох всяких глупых предположений и планов. Они сдерживали мой гнев и отчаяние. Да, именно так я и поступлю, думала я, буду лежать в кровати и ни есть, ни пить до тех пор, пока он не приедет. Но уже через несколько минут я вскочила, чтобы посмотреть в окно. Я пыталась молиться, давала самой себе обеты. Клялась, божилась. Такое было со мной впервые. В какой-то момент я даже подумала о самоубийстве и вообразила, как лежу, спасенная от смерти, а Хассейн стоит рядом со мной. Впрочем, напрасно я воображала себе эти страсти, смерть всегда казалась мне чем-то далеким, безликим, ко мне не относящимся. То было просто мое полное бессилие. На третий день я, успокоившись, поднялась с постели. Стиснув зубы, написала отцу, который был в это время в Париже. Извинилась за то, что долго не давала о себе знать, что мне уже осточертело и это бесконечное лето, и эта жара, и что я просто задыхаюсь здесь во всех смыслах. Просила его, чтобы он разрешил мне уехать в Париж в октябре. Потому что теперь меня интересует только учеба. Что я люблю его, только его одного. И это было правдой. «Отныне надо все выкинуть из головы, — думала я. — Обо всем забыть». Ни Джедла, ни Али больше не интересовали меня. Я была готова бежать от этого слишком уж жаркого солнца, от летнего зноя, от своих неудач.