Валентин Черных - Свои

Однажды перегон оказался большим, состав шел без остановок всю ночь и первую половину дня и остановился на небольшой станции. Мы выскочили и стали справлять нужду здесь же, на перроне, две тысячи не могли разместиться и на ближайшей улице, перед магазином, аптекой, детским садом. Кричали женщины, кричали офицеры, закрывались окна домов.

Через пятнадцать минут мы снова были в вагонах, а в райцентре, наверное, убирали улицы после нас не меньше суток.

Нас распределили по полкам. Я попал в Спасск-Дальний, в учебный истребительный полк. К нам направляли молодых лейтенантов после училища, и они налетывали и дневные и ночные часы, чтобы потом перейти в боевой полк.

Меня назначили механиком по приборам и высотному кислородному оборудованию эскадрильи. Зима наступила рано, выпал снег. При минус двадцати и сильном ветре руки мгновенно замерзали. Я менял датчик керосиномера на двигателе почти два часа, для опытного механика работы на пятнадцать минут, и меня ждал тягач с шофером, охрана, они ничем не могли мне помочь. Они этого делать не умели, я знал, как делать, но умел очень плохо. Керосин затекал в рукава куртки, отвертка и пассатижи вываливались из рук. Я все-таки поставил датчик и с тоской подумал, что мне вот так мерзнуть еще месяца четыре. И еще четыре месяца в следующем году.

Об армии написаны сотни романов. Армия — то единственное, что объединяет мужчин в любой незнакомой компании. Всегда есть что вспомнить. Я до сих пор не знаю, о чем говорят совершенно незнакомые женщины: молодые, наверное, о модах, постарше — о детях. Я сотни раз сидел за столом с малознакомыми мужчинами, и всегда мужчины говорили о службе в армии, хотя у всех два года умещаются в несколько эпизодов, о которых можно вспомнить.

В казарме «старики» занимали нижние этажи двухъярусных коек. Я запомнил первую боевую тревогу, которую объявили на следующий день после нашего прибытия в полк. Вспыхнул свет, и дежурный заорал:

— Боевая тревога!

В школе механиков нас отдрессировали вскакивать и одеваться за тридцать секунд. Еще тридцать секунд уходило, чтобы забрать из оружейной комнаты автомат и встать посередине казармы в ожидании следующего приказа.

Я все это проделал за минуту и увидел, что «старики», не торопясь, натягивали свитера, гимнастерки, на теплые носки наматывали байковые портянки. Мой сосед с нижней койки, сержант Альтерман, поманил меня. Я подошел.

— Ты комсомолец? — спросил он.

— Да.

— Таких примерных мы будем принимать в Коммунистическую партию, — сказал торжественно Альтерман. «Старики» это обещание встретили хохотом.

Тягачи подошли минут через двадцать после объявления тревоги. До аэродрома мы ехали еще минут двадцать. Первый самолет вырулил на взлетную полосу почти через час после объявления тревоги.

Альтерман служил последние полгода. Он уже не ходил в караул и в наряды на кухню, но по тревоге должен был подниматься со всеми. Все уезжали на аэродром, а он шел досыпать в подсобку при клубе, в котором писал летные эмблемы — золотые растопыренные крылья с пропеллером посередине, красные звезды на воротах и лозунги в ленинских комнатах и кабинетах. Еще он занимался малярными работами, в основном в офицерских квартирах. У него было прозвище Мэн, которое он заслужил в первый же день в полку. Когда ему сказали что-то обидное про москвичей и евреев (а он был москвичом и евреем), он совсем вроде бы легким ударом сбил «старика», на него набросились сразу пятеро, и Альтерман положил всех пятерых — двоих отправили в госпиталь с легким сотрясением мозга, никто же не знал, что он мастер спорта в среднем весе. Высокий, сутулый, с длинным носом и чуть вывернутыми губами, форму ему подобрали по росту, но в его гимнастерку и галифе могли поместиться еще по одному Альтерману.

Вечером он подошел ко мне:

— Извини за утреннюю шутку. Но в авиации не надо суетиться. Выпущенная ракета с Окинавы — это ближайшая американская база — накроет нас через семь минут после пуска. И никакие тревоги нас не спасут.

— Но мы можем напасть первыми.

— Тогда нас накроют не через семь минут, а через пятнадцать, с других баз. Так же, как и мы американцев. Поэтому никто ни на кого нападать не будет.

— А что будет?

— Ничего. Мы будем соревноваться с американцами и жить все хуже и хуже. Но не все. Я буду жить неплохо.

Он окажется прав.

Альтерман тренировал по боксу полковую команду. Он поставил против меня Ваню Погостина из роты охраны, который занимался боксом всего три месяца. Я выдержал три раунда и даже набрал по очкам, но я-то знал, что избежал, как минимум, двух нокдаунов только из-за никудышной техники своего соперника.