Валентин Черных - Свои

— Презерватив выброси в мусорное ведро на кухне.

И хотя мне не хотелось вставать, я встал, прошел на кухню и выбросил в ведро презерватив. Когда я вернулся, Вера сидела на кровати и курила. По запаху я определил, что это американская сигарета. Такие курил Жорж.

— Удивлен? — спросила она.

— Нет, — ответил я. — В школе сейчас многие курят.

— В школе я не курю. О чем ты меня хочешь спросить?

— С чего это ты взяла, что я хочу спросить?

— А это всегда видно, — ответила она. — Напрягаются мышцы лица, и глаз особенно.

— Тогда спрошу. Ты сама догадалась, как надо раскатывать презерватив, или видела, как это делают другие?

— Видела, как делают другие, вернее, другой, — поправилась она. — До тебя у меня был всего один мужчина, и я видела, как ловко он это делает.

— Взрослый совсем? — предположил я.

— Ну, и ты не ребенок, и я тоже. Пора уже не делить себя на взрослых и детей. Взрослые мы. Да, старше меня. Из комсы. Не понимаешь? Из комсомольских работников. Заведует отделом в ЦК комсомола. Мы летом отдыхали в Сочи, он начал ухлестывать, я, конечно, не сказала, что мне шестнадцать, мне все дают больше, не меньше двадцати, наверное, из-за больших сисек. Ну, он и лишил меня невинности… Умелец был. Они в комсомоле только этим и занимаются. Спасибо тебе, что пришел. Уже поздно. Иди домой. Завтра у нас контрольная по химии, мне надо подготовиться.

Я оделся, потоптался у порога, я хотел ее поцеловать, но она подтолкнула меня к выходу, улыбнулась и закрыла дверь.

Я шел по улицам с совсем другим ощущением, чем после посещения молочницы. От нее и вправду всегда пахло молоком и сыром, даже после бани. Я от нее уходил усталым и уверенным: я сделал свое мужское дело, и сделал его хорошо. Женщина довольна, я тоже. Это давало успокоение на два-три дня, я делал уроки, читал, не торопясь занимался хозяйством. Сейчас я чувствовал беспокойство. Меня приняли, я сделал свое дело, и меня попросили уйти. Я отметил, что Вера даже ни разу не поцеловала меня. Она все рассчитала. Я не из болтливых. Других мальчишек, наверное, распирала гордость, им бы хотелось похвастаться, а в школе, если сегодня узнает один, завтра знают все. Значит, меня использовали, как плотника. Пригласили, я сделал свое дело, меня даже похвалили, только не заплатили за работу, посчитав это за дружескую услугу. Я чужой. Это ощущение, что я чужой, я пронес через всю жизнь. Меня будут просить, приглашать, даже награждать, но я все равно не из их стаи. Я так разозлился, что не заметил, что не иду, а почти бегу, — оскорбление требовало выхода. И через многие годы, когда я попадал в неприятные ситуации, я выходил на улицы Москвы, иногда шел по два-три часа, а когда уставал, спускался в метро и за десять минут добирался до своего дома или дома, где меня могли принять и уложить в свою постель.

Мать еще не спала и начала с крика:

— По бабам шляешься, а по тебе тюрьма плачет!

И заплакала. Она плакала и выкрикивала, что выходила меня, вырастила, а я избиваю людей. Вчера, узнав о случившемся, она молчала, надеясь, что Жорж поможет найти выход. Мать всегда на кого-нибудь надеялась. Я хорошо знал ее характер. Она плакала, когда надо было разжалобить или когда надо было расслабиться. Значит, до нее уже дошли слухи, что Воротников-старший простил меня. Мать разряжалась.

— Ты ошибаешься, — сказал я.

Мать насторожилась и перестала всхлипывать.

— В чем же я так ошибаюсь?

— Воротников-старший приезжал в школу. Но он меня не простил. Он меня назвал скотиной. Он отложил расправу со мной. Но при первом же случае мне припомнят все, а случай, как ты знаешь, всегда можно найти. Так что успокойся и не их жалей, а меня.

— Но все говорят, что он тебя простил, — сказала мать.

— Все ничего не видели и ничего не слышали. Мы с ним разговаривали один на один.

— Ну за что же? — тут же возмутилась мать. — Ты же еще дите, ребенок.

— Для детей есть колонии. Дадут пять лет, два года отсижу в колонии, остальные три буду досиживать в лагере.

— А может, тебе уехать? — Мать уже искала решение. — Чтобы их не раздражать. К Жоржу можно. Или к моей двоюродной сестре в Псков. Закончишь школу там. Поступишь куда-нибудь или где отработаешь, а там армия. За два года забудут все. А его, может, переведут куда.

— Ладно, — сказал я. — Там будет видно. Я пошел спать.

— Одну просьбу матери можешь выполнить? — В голосе матери была не просьба, а скорее ультиматум.

— Выполню, — пообещал я.

— Пока не кончишь школу, не ходи к Лидке больше. Посмотри на себя в зеркало. Круги под глазами. Совсем заебся ведь. Тебе об учебе думать надо. А если не бросишь, я ей такой скандал устрою! И на работу напишу, что совращает малолетних. Мне говорили, что в законе такая статья есть, что если с малолеткой, то могут и в тюрьму посадить.