Элис Уокер - Красные петунии

Пока она ничего не рассказывала, я верила в вечность нашей дружбы. Кто же не мечтает о такой дружбе, родившейся и невзгодах, окрепшей в пору юношеской незрелости, закаленной жарой, москитами и смертельной опасностью! Мы будем путешествовать, будем писать друг другу со всех концов света.

Мы продолжим «интернациональный список» наших любовников и до глубокой старости будем хихикать над их сексуальными талантами (или бесталанностью). Наша дружба выстоит во всех испытаниях как единственная подлинная ценность, ее не разрушат ни брак, ни дети, ни мужья, ежели, конечно, мы вдруг так заскучаем и разуверимся в жизни, что выйдем замуж,— вряд ли это случится, хотя подумать об этом занятно.

Теперь наша горячая привязанность остывала. Льюна слегка пристрастилась к наркотикам, как и все вокруг нас. Я завидовала ее возможностям. И их материальной основе. Ей так наскучило в детском саду, что она бросила работу; тут сразу же материализовался заблудший отец, повез ее в дорогой ресторан есть креветки под чесночным соусом, разбранил за то, что она живет на Девятой Восточной улице, а на меня посмотрел так, словно хотел сказать: «Это, конечно, твоя затея — выбрать такие жуткие трущобы». Разумеется, потому, что я цветная.

Мне же приходилось ежедневно отсиживать в отделе социального обеспечения, где я старалась раздобыть пищу и кров для людей, обреченных жить на грязных улицах, прекрасно понимая, что я-то скоро выберусь отсюда. В конце концов, я ведь «талантливая» выпускница колледжа Сары Лоуренс. Глупо ютиться в доме, где не закрывается подъезд.

В одно воскресное утро я долго оставалась в постели с художником, которого встретила в своем отделе. Внешне он был ужасно похож на поющего ковбоя Джина Отри, но писал замечательные сюрреалистические картины с птицами, упырями и зубастыми фруктами. Накануне мы трое — я, художник и его «старый флотский приятель», только что объявившийся в Нью-Йорке и похожий на художника как две капли воды,— здорово напились и накурились марихуаны.

Наутро «флотский приятель» посапывал в гостиной, как щенок, поджидающий хозяина. Льюна встала рано, устроила шумную возню с завтраком, увидев, что я выхожу из спальни, нахмурилась, а уходя, так хлопнула дверью, что сломала замок. (Льюна взяла за правило встречаться с неграми. Ей было непонятно, почему я упорно живу «с кем попало», как она выражалась: ведь если «спишь с врагом» в политически разложившемся обществе, то обязательно подхватишь «политическую заразу». В этом есть, конечно, доля истины, но я жила в свое удовольствие и пропустила ее упреки мимо ушей. А смешно все же услышать такое от Льюны, ведь ей-то не приходило в голову, что ее черные партнеры рисковали, ночуя у белой женщины, и она свято верила, надо думать, что одно лето на Юге и почти безрезультатная агитационная работа навсегда избавили ее от любой идеологической порчи — расовой, экономической и сексуальной.)

Льюна так и не сказала мне, почему разозлилась в то воскресное утро, но нашей дружбе приходил конец. То, что я привела в дом сразу двух мужчин, ее не задело, хотя вначале я подозревала, что все дело именно в этом. При нашем образе жизни мы не всегда считались друг с другом. У нас бывало множество гостей, очень разных, часто беспокойных и странных. А уж ее-то дружки увлекались наркотиками куда больше, чем следовало.

Мы все дальше отходили друг от друга. Она твердила, что поедет в Гоа. Я чувствовала себя виноватой, что веду такую беспутную, хотя и приятную жизнь; свою работу я начала люто ненавидеть и разрывалась между желанием уехать в Западную Африку и потребностью вернуться на Юг. Когда пришло время окончательно выбрать, я обнаружила, что воспоминания о том лете на Юге зовут меня обратно в Джорджию. Я хотела понять людей, рядом с которыми жила, и написать о них.

Об изнасиловании мы больше не говорили. Мы не обсуждали ни Фредди Пая, ни того, что Льюна теперь об этом думала. Как-то вечером в последний месяц нашей совместной жизни я увидела на скамье мужскую джинсовую куртку. А наутро из комнаты Льюны вышел Фредди Пай. Он избегал меня — видимо, считал, что негритянка не может сочувственно отнестись к тому, что он провел ночь в спальне белой женщины. Я так опешила, что мне было не до ссоры, да и в душе много всего накипело, не одна только злость. Он ушел.

Этот случай мы не обсуждали. Странно, если вдуматься. Будто Фредди и не было, будто они не провели вместе целую ночь. А через месяц Льюна уехала в Гоа — одна, с присущей ей независимостью. Она написала, что живет на острове, спит на пляже; вскользь упомянула, что нашла возлюбленного, который защищал ее от местных бродяг и других приставал.