Элис Уокер - Красные петунии

Как мне удалось убить одного из лучших адвокатов в штате и выйти сухой из воды? Да очень просто. У него в конторе в ящике стола был револьвер, и как-то вечером я его вынула и застрелила Буббу. Когда я в него стреляла, на нем было толстое зимнее пальто, так что я даже не видела крови. Правда, мне кажется, я не успела стереть отпечатки пальцев — говоря по правде, я там и минутки не смогла пробыть. Полиция ко мне не явилась, а на следующий день я прочла в газете, что его застрелили грабители. Я думаю, они решили, что «грабители» утащили все деньги, которые Бубба держал в сейфе... а на самом деле их забрала я. Бубба часто говорил, что собирается послать меня в колледж, я клевала на эту приманку и не могла понять: а почему бы ему и в самом деле меня туда не отправить?

И вот что самое удивительное — ко мне пришла жена Буббы и спросила, не соглашусь ли я присмотреть за детьми, пока она проводит Буббу в последний путь. Я, конечно, согласилась, я боялась, что, если откажусь, она что-то заподозрит. Так получилось, что в день его похорон я сидела в его доме на кровати его жены с его детьми и кушала цыпленка, которого зажарила его жена, Джули.

Перевод Е. Коротковой

Джоанн

Ее муж хотел ребенка, вот она и подарила ему мальчика, потому что она любила своего мужа, восхищалась им безмерно. Но ребенок отнял у нее все силы, и теперь секс почти не волновал ее. Она никогда не пылала особенной страстью к мужу, даже в первые годы их супружеской жизни; просто физическая близость давала ей некоторое равновесие. А появился малыш, и она перестала воспринимать мужа в этом плане. Свой брак она считала счастливее большинства других — да, именно так. Муж преподавал в Мидуэстском университете, недалеко от дома; он душой болел за своих студентов — это и подкупило ее: самой пришлось натерпеться от равнодушия учителей; а к ее занятиям он относился с удивительным пониманием и уважением: она писала стихи (которые потом очень удачно перекладывала на джазовую музыку).

Уже два месяца, как она уехала из дома и жила в писательском «городке» в Новой Англии, здесь-то и познакомилась с Эллисом и сразу же окрестила его «любовником», правда, сперва подумала: до чего на волка похож (в улыбке его верхняя губа слегка приподнималась, обнажая правый резец), но тут же смирилась с этой мыслью. Они увидели друг друга как-то вечером перед ужином, она сидела с одним негритянским поэтом, своим старшим собратом, стараясь пропускать мимо ушей его пустую, напыщенную болтовню; ему и в голову не приходило, что он испытывает терпение своих слушателей. Уже больше часа он нес какую-то несусветицу о себе; поначалу она с почтением внимала, так уж была устроена: вроде взрослая, но ведет себя в подобных ситуациях — как учили в детстве, а в детстве учили быть вежливой.

Вечно она становилась жертвой монологов, потому что была — так, видно, полагали ее собеседники — идеальным слушателем. И в самом деле была. Ее тянуло к пожилым писателям и художникам, и она сидела словно завороженная, покуда они плели небылицы про мир искусства и про свои любовные похождения сорокалетней давности (сплетни, хоть и старые,— вещь восхитительная!).

Но до конца могла выслушать совсем немногих. Стоило появиться хвастливой нотке — тут проскочит фамилия какой-нибудь знаменитости, там название блюда дорогого парижского ресторана, а уж если всплывут заглавия забытых книг ее собеседника или бедолага начнет вспоминать, как он приструнил какого-нибудь проныру белого,— она начинала думать о своем и уже не слышала чепухи, которую тот молол.

Точно так вышло и в тот вечер. Старый поэт — стихи его были невыносимо бездарны, а завидного в нем, с ее точки зрения, только и всего что преклонный возраст да острый язык — впился в нее черными, налитыми кровью глазами (она читала в них отчаяние и мольбу о легком приключении), попробуй отвлекись! В общем-то она отлично научилась притворяться — как и многие ее сверстники, которые хотели быть вежливыми и у которых при всем том был прекрасно развит инстинкт самосохранения (поэт, хоть и близок к старческому маразму, думала она, все еще фигура влиятельная в негритянских литературных кругах, ему ничего не стоит испортить судьбу начинающему), вот она и изображала на лице живейший интерес, повернувшись к нему анфас, а про себя прикидывала, в какой бы цвет покрасить свою квартирку, чтобы она стала посветлее. Она, казалось, настолько сосредоточилась на рассказе, что каждое слово буквально ловила на лету.