Ассия Джебар - Нетерпеливые

— Останешься тут на весь день, — отчеканил он.

Взяв свои вещи, он исчез. Я слышала, как в замке повернулся ключ и шаги Салима затихли вдалеке. Мне не хотелось верить, что я не могу выйти. Я выйду, сказала я себе. И повторила несколько раз вслух, уверенно: «Я выйду». Потом окинула взглядом притихшую комнату, которая была похожа на покинутую актерами сцену, и встала.

Сначала мне захотелось посмотреться в зеркало; я это делала всегда в те моменты, которые считала поворотными в своей жизни. Теперь я думаю о всех зеркалах в уже забытых комнатах, которые отражали мое лицо с такими разными выражениями: веселья и беспечности, серьезности и мечтательной задумчивости. Что касается выражения счастья, то единственным зеркалом, его отразившим, были глаза Салима. Теперь же, в этот час, сказала я себе, он не получит выражения страсти, утихшей ярости. Я мстительно вгляделась в свои черты.

То было странное лицо: в глазах сохранился отсвет кошмарного сна, о реальности которого свидетельствовали взлохмаченные волосы. Но в нем уже наблюдалась какая-то отверделость, этакая чересчур холодная воля — в жестких складках рта, в заострившемся подбородке. Это было мое лицо, и я находила его немым-такое бывает у человека, если его мгновенно разбудить от страшного и вместе с тем сладостного сна.

Я подошла к кровати и растянулась на спине. Слуховое окно у меня над головой было открыто. Небо было серое, того оттенка остывшего пепла, мягкостью которого мне довелось любоваться только в Париже. Я чувствовала себя хорошо. Желание уехать еще не покинуло меня. Вместе с тем меня затопила волна неизъяснимого счастья, заставившая меня трепетать.

Побег, свобода — какое все это имеет значение? Да никакого. Только что здесь разыгралась сцена, которую еще несколько дней назад я нашла бы унизительной. Теперь же я примирилась с ней, как мирятся с многолетней давности прошлым. Даже если подобной буре суждено повториться, не все ли мне равно, раз сразу же после нее я могу быть, несмотря ни на что, счастливой? Раз я могу ощущать в горле этот чистый недвижимый восторг и оттого чувствовать себя одинокой и уверенной в себе.

Никогда не забуду, как Париж расправился с моей гордыней, которую я мнила неуязвимой. После того как с помощью ножа мне удалось взломать замок — по счастью, не очень прочный, — я с окровавленными ладонями и улыбкой на губах оказалась на воле.

Не час и не два бродила я по городу, стараясь идти медленнее, чтобы не поддаться опьянению. Внимательно вглядываясь в замкнутые лица прохожих, в равнодушные старинные улочки, я училась все забывать. Все, кроме своей гордости при виде того, как Париж сбрасывает ради меня свои маски скуки, дряхлой старости и открывает мне свое истинное лицо: лицо ласкового единомышленника и защитника всех тех, кто чувствует себя свободным. Потому что я свободна, говорила я себе, сдерживаясь, чтобы в порыве воодушевления не раскинуть широко руки в попытке объять небо. «Свободна!» — повторяла я, продолжая идти неутомимым шагом, чтобы исчерпать ощущение победы.

Когда уже близился к концу вечер, я села на безлюдной террасе кафе. Улицы передо мной постепенно освещались мигающими огнями. Я наблюдала, как город наряжается к ночи, ощупывая себя подобно старой женщине. Тут уж мне пришлось признать свою усталость; и не только оттого, что я ничего не ела и сбила ноги. Я вспомнила свои первые дни в Париже. Может, в них было предзнаменование? Может, отныне мне предстоит жить вот так, гонимой ветром соломинкой в этом равнодушном мире?..

К чему лгать себе? Сцена, разыгравшаяся в моей комнате, теперь возвращалась ко мне, живая и трепетная; и в конце концов я начала испытывать гордость, почти счастье. Где-то есть мужчина, говорила я себе, которого я могу заставить страдать. Вот она, моя победа; и единственное, чего я боялась, — это как бы не наступил день, когда не будет с кем сражаться, против кого бунтовать.

Ко мне подскочил гарсон с подносом, но я встала, толкнув его. Мне нужно было найти Салима. У меня никогда не было желания покинуть его и уехать. Уж лучше лишиться себя, всей своей жизни.

* * *

Войдя в комнату Салима, я застала его на постели, одетым. В этом положении — руки за головой, глаза неподвижно смотрят вверх — он словно ждал отправления какого-то поезда. При моем появлении он не пошевелился. Я села на пол у его постели.

Из лампы у изголовья по стенам растекалась лужа красноватого света. Я рассмотрела ее контуры на потолке. Сквозь окно, жалюзи которого оставались открытыми, гостьей входила ночь, задумчивая и светлая. Мой взгляд, проблуждав по комнате, вновь упал на Салима.