Ассия Джебар - Нетерпеливые

Я уже не слушала его. На мгновение все вокруг застыло: улица, бульвар у подножия каменных ступеней, позади пустырь, за ним море, море и солнце. Стиснув зубы, я повторила, как победный клич: «Ухожу!..» Потом бросилась вниз по ступеням. Окунуть в море свое пылающее счастье, поверить ему свою хмельную кручину. Я бежала, распахнув руки, как это делают дети и безумцы, единственные на земле существа, мечтающие отправиться однажды на край света.

Посреди бульвара воздух разорвало визгом тормозов. На меня надвигалась оскаленная пасть автомобиля. Перед тем как лишиться чувств, я услышала вдалеке восклицания прохожих; их крики походили на взрывы смеха.

* * *

То был мой первый день в больнице. Утреннее происшествие казалось мне одновременно и близким — таким близким, что мне достаточно было повернуть голову, чтобы в очередной раз увидеть, как меня настигает автомобиль, — и далеким. Кто-то умер, говорила я себе, кто-то, у кого было мое лицо. Но эта маска с жесткими чертами, с безумным взглядом, которая, по моему представлению, была на мне, когда я бежала к морю, теперь, казалось, блуждала но комнате, как неприкаянный призрак.

Чтобы отделаться от нее, я решила подумать о Салиме. Но его больше не существовало. Подобно статисту в драме, он исчез сразу после того, как опустился занавес. И тем не менее разве в моих ушах не звучал его испуганный голос, пытавшийся меня удержать? Нет, то был голос другого. Он уже не принадлежал тому, с кем я встречалась: загадочному мужчине из порта, враждебной и ласковой тени, к которой я ринулась перед тем, как выйти одной на солнце.

К мужчине, оставшемуся там, я буду совершенно безразлична. К тому же он сам сказал: «Между нами все кончено…»

С этим я была полностью согласна. Это верно, первый хмель улетучился. Подобно морю, которое в час прилива проникает далеко в глубь суши, но потом постепенно отступает, опасаясь забраться туда, где оно рискует заблудиться, я тоже возвращалась в себя, с бесконечной усталостью в сердце.

— Ты проснулась?

Я повернула голову к входившей в комнату Лелле и улыбнулась ей:

— Входи.

Я подвинулась, чтобы она могла присесть на кровать рядом со мною. Она разглядывала меня ласково, с материнской заботливостью.

— Тебе уже получше?

— Да. Так, усталость небольшая.

— Тебе повезло: отделалась царапинами.

Царапинами! Я наблюдала за ней сквозь ресницы. Ее-то мне не придется открывать для себя заново, подумалось мне.

Просто возвращается она прежняя. Она погладила меня по лбу.

— У тебя температура?

— Нет…

Я взяла ее за руку. Хорошо, что она рядом. Я чувствовала себя под защитой, вдали от тех плохих дней. Во мне заговорила совесть. Почему бы не положить на ее колени голову и не рассказать ей все, как дитя матери?

— Фарид придет через час, — сказала она. — Я не хотела, чтобы ему говорили что-нибудь до того, как я сама здесь побываю. Зато теперь дома все спокойно…

Я слушала ее. Сейчас я признаюсь…

— Что вам сказали о происшествии? — начала я.

Нам сообщили, что тебя сбил автомобиль, что какой — то прохожий взял на себя труд отвезти тебя в больницу…

— А почему же ты не спросишь, где была Мина, — ведь уходили-то мы вместе?.. Потому что тебе известно, — продолжала я, видя, что она не отвечает, — тебе прекрасно известно, что я была не с ней… О Лелла, мне надо столько тебе рассказать!..

— Да? — насторожилась она.

Я уже заранее радовалась, предвкушая, какое это счастье-иметь молодую, ласковую, красивую мать…

Но тут открылась дверь. Появилась медсестра и монотонным голосом объявила:

— К вам посетитель, мсье Салим аль-Хадж. Пришел справиться о вашем здоровье.

— Скажите ему, что я сплю.

Он сказал, что будет ждать. Ему необходимо с вами увидеться.

Медсестра не успела выйти, как Лелла вскочила на ноги.

— Что она сказала? — выговорила она, заикаясь.

Продолжая пребывать в радужном настроении, довольная тем, что это вмешательство облегчит мое признание, я ответила:

— Это как раз тот самый «прохожий», это…

Но тут я запнулась, только сейчас удивившись реакции Леллы. Я обернулась к ней: она была бледна. С безвольно повисшими руками она выглядела ошеломленной. Передо мной стояла теперь совсем не та женщина, что находилась тут минуту назад. Я закончила, но уже медленно:

— Это Салим аль-Хадж.

Лелла вздрогнула, но смолчала.

— Я велела передать ему, что я сплю, — с тайным злорадством продолжала я. — Он ждет.

— Он не должен сюда войти! Не должен!