Дуглас Кеннеди - Покидая мир

— Приберегите это для следующей «бдительной одиночки».

— А может, я вернусь к этой теме, когда вы возвратитесь… если, конечно, вы не против снова меня слушать.

— Все возможно, кто знает, — улыбнулась я.

Но я-то знала точно — в Калгари я больше не вернусь.

Кларк, однако, не ошибся — на меня действительно снова навалилась тоска. Это случилось через несколько ночей после моего приземления в Берлине. Я остановилась в дешевой гостинице возле Митте и еще не пришла в себя после смены часовых поясов. В этом незнакомом, пасмурном городе, с его неподвластной мне Sprache 113 113 Sprache (нем.) — язык, речь. , я чувствовала гнетущее одиночество. На третьи сутки я проснулась среди ночи, в четыре часа, и вдруг это началось. Перед глазами возникли перерезанная шея Корсена, его одежда, насквозь мокрая от крови, и глаза, остекленевшие, но отражавшие весь ужас его последних минут. Он был омерзительным монстром — я боялась даже задумываться, как он мог стать таким, как мог творить чудовищное зло и одновременно изо дня в день совершать богослужения, призывать людей к добру и любви, лицемерно изображать благочестие и праведность, слушать свои мотивационные записи. В ту берлинскую ночь, в четыре часа, когда все мои мысли заняли эти мрачные воспоминания, я думала только об одном: Эта картина до конца жизни не изгладится у меня из памяти.

На другой день погода исправилась, выглянуло солнце, и я решила пройтись, прогнать из головы ночные фантомы по время долгой прогулки по Унтерден-Линден. У Бранденбургских ворот я свернула налево и попала в странное место — примерно два акра серых каменных плит. Как выяснилось, это был Мемориал холокоста. Странное это было ощущение — бродить там среди плит, уложенных, точно саркофаги на кладбище. Чем дальше углубляешься в это подобие лабиринта, тем сильнее оно тебя затягивает. Сделав пятнадцать шагов к его эпицентру, чувствуешь себя заживо погребенным на этом пространстве — одна серая глыба за другой, полностью закрывающие собой весь обзор, все небо и все окрестности, и уничтожающие веру в то, что на свете существует хоть что-то, помимо этой нескончаемой череды каменных плит, готовых похоронить тебя под собой.

Он ошеломлял, этот мемориал. Он кричал обо всем, не пытаясь ничего рассказать. Его автор понимал, что скорбь — неважно, коллективная или индивидуальная — становится гробницей. И как погребенному заживо выбраться из могилы?

Я не представляла как. Но тем не менее проделывала эту работу, проживала день за днем.

В Берлине все стало налаживаться, когда я открыла для себя Пренцлауэр-Берг — реконструированный квартал неподалеку от Митте, место, вдохновлявшее бюргеров девятнадцатого века, ныне модернизированное и довольно примечательное для этого некогда поделенного надвое города. Пренцлауэр-Берг облюбовали для себя молодые семьи, и для меня это было нелегко. Но на доске объявлений в чудесной англоязычной книжной лавке «Сент-Джордж» я прочитала, что сдается однокомнатная квартира-студия, и нанесла туда визит. Квартирка оказалась крохотной, всего пятнадцать квадратных метров жилого пространства, зато располагалась рядом с Кольвитц-плац — лучшее место в районе — и к тому же была со вкусом обставлена простой мебелью из светлого дерева. Хозяин согласился сдать ее мне на три месяца с возможностью продления аренды. Мне даже не пришлось покупать ничего, кроме постельного белья. Я записалась на курсы интенсивного изучения языка в Гёте-институте 114 114 Goethe-Institut (нем..) — Центр немецкого языка и культуры имени Гёте. . По шесть часов в день корпела над умлаутами и дательным падежом — и познакомилась с молчаливым шведом-художником по имени Йоханн. Он получил грант и приехал в Берлин изучать язык и заниматься живописью. К моему немалому удивлению, между нами начался флирт: не слишком серьезный (он рассказал, что дома у него осталась девушка) и, к взаимному удовольствию, не выходящий за определенные рамки. Два-три вечера в неделю мы куда-нибудь ходили вместе. Покупали дешевые билеты в Берлинскую филармонию или Комише-опер. Посещали джазовые клубы с бесплатным входом. Смотрели кино в симпатичном маленьком кинотеатрике на улочке за Хакешер Маркт. А потом проводили ночь в моей раскладной, но при этом двуспальной, кровати.

Поначалу это казалось странным, почти невозможным — вновь приобщиться к этой сфере, называемой физической близостью. Когда Йоханн проявил инициативу, первой моей реакцией было удрать. Но, к счастью, я не выдала себя, и на смену этому намерению пришло другое, куда более простое чувство: я хотела снова заняться сексом.