Дуглас Кеннеди - Покидая мир

Меня это тяготило. Мать, с ее мелочной опекой и навязчивым желанием помочь мне избежать любых потенциальных провалов и ошибок, превратилась для меня в сущего надсмотрщика. Ко времени поступления в колледж я совсем замкнулась и настолько тщательно оберегала свою личную территорию, что доверительные отношения между нами были утрачены безвозвратно. Мама стала меньше вторгаться в мою жизнь и тщательно следила за собой, стараясь не быть мне в тягость. Внешне наши отношения наладились, и я, со своей стороны, тоже сделала шаг навстречу — вводила ее в курс основных, поверхностных событий. Но обе мы понимали, что прежнюю близость не восстановить.

Я ужасно переживала тогда, ведь для мамы это стало новым доказательством того, что она «ни на что не способна».

А самый, пожалуй, показательный разговор на эту тему произошел у нас после моего разрыва с Томом. Было Рождество.

Я приехала домой, в Коннектикут, и еще ни слова не сказала маме о телефонном разговоре, состоявшемся у нас с Томом перед Днем благодарения. Разумеется, в первый же вечер она поинтересовалась, как поживает ее «будущий зять» и приедет ли он 26 декабря (как всегда делал в прежние годы).

— Боюсь, Том проведет Рождество со своими будущими тещей и тестем в Ирландии.

Мама уставилась на меня непонимающе, как будто я вдруг заговорила на сербскохорватском:

— Что ты сказала?

— Том встретил Ирландии девушку… студентку с медицинского. Так что у них там бурный роман… а у нас с ним нет.

— А когда это произошло?

Я ответила. Она побелела:

— Долго же ты ждала, чтобы мне рассказать.

— Мне нужно было время.

— Время для чего, Джейн? Если ты еще не забыла, я твоя мать, и хотя ты со мной давно перестала считаться…

— Я звоню тебе по два-три раза в неделю, приезжаю на все праздники…

— И скрываешь от меня любые серьезные события в своей жизни.

Пауза. Потом я буркнула:

— Ничего не поделаешь, так уж я устроена.

— Но почему? Почему же?

Мы редко откровенно говорим людям, какого мы на самом деле о них мнения, и не только потому, что не хотим причинить им боль, но еще и потому, чтобы не причинять боль самим себе. Щадящую ложь мы часто предпочитает обличительной правде. Поэтому в ответ на патетическое «Но почему? Почему же ?» я просто посмотрела в ее встревоженные глаза и сказала:

— Это моя проблема, мама… а не твоя.

— Ты так говоришь только для того, чтобы заткнуть мне рот, а себя оправдать, убедить, что ни в чем не виновата.

— Убедить, что не виновата? В чем?

— В том, что ты закрытая книга. Точно такая же, как твой папочка.

Папочка. Как хотела я заслужить его одобрение, вызвать его интерес… А он всегда ускользал, оставался далеким, недостижимым Теперь вот вообще поселился в Южной Америке, из наших редких телефонных разговоров я знала, что он живет с женщиной много моложе себя, — и практически никакой информации больше. И вот, оказывается, несмотря ни на что, я копировала его стиль общения с миром, стиль «закрытой книги». Не исключено, что подсознательно я таким образом пыталась ему угодить: «Видишь, папочка, я могу быть точно такой, как ты…» Но главное, дистанция между мной и другими людьми, которую я усиленно сохраняла, позволяла как-то управляться с окружающей неразберихой, защищала от посягательств на вторжение в мой мир, ограждала от назойливых глаз и даже, как сейчас, от учиненного любимой подругой допроса с пристрастием.

— Ты невозможна, — заявила Кристи Нэйлор.

— Да, мне говорили.

— Знаешь, в чем главное различие между нами?

— Просвети-ка меня.

— Я вся нараспашку, а ты закрыта.

— Секрет остается секретом ровно до того момента, как им с кем-то делятся. С этого мгновения он из тайны превращается во всеобщее достояние.

— Если ты не будешь доверять совсем никому, не рискуешь ли ты остаться в полном одиночестве?

Ух ты! Это было прямое попадание — настоящий нокаут. Но я постаралась не показать своего потрясения, сказала только:

— За все приходится платить.

Но у конспирации есть и свои преимущества. Ни один человек на свете не догадывался о нашей связи с Дэвидом Генри, и мы были вместе четыре года. Может, мы были бы вместе и дольше — на самом деле я уверена, что мы были бы вместе до сего дня, — если бы он не умер.

Четыре года с Дэвидом Генри…

Сегодня мне кажется, что они пролетели с головокружительной скоростью. Так уж хитро устроено время. Когда просто живешь день за днем, может показаться, что оно едва ползет — рутина затягивает, заставляя поверить в то, что понедельник очень далеко отстоит от выходных, а время томительно тянется. Но, если оглянуться на прошлое, те же дни непременно покажутся наполненными событиями. Щелкнешь пальцами — и вот уже закончилось детство, ты пытаешься справиться с подростковыми проблемами. Еще щелчок — ты уже в колледже, строишь из себя взрослую, но при этом страшно комплексуешь из-за неуверенности в себе. Щелчок — ты работаешь над диссертацией и три раза в неделю встречаешься со своим профессором, и вы с ним занимаетесь любовью в твоей квартире. Щелчок — и проходит четыре года, сорок восемь месяцев. Щелчок — и Дэвид погибает. Неожиданно, внезапно, без предупреждения. Мужчина пятидесяти шести лет, без всяких, как принято говорить, медицинских проблем, выходит покататься на велосипеде — и вот…