Брэйн Даун - Код Онегина

— Я не барон.

— Ну так и я не Жорж. Чего ты злишься? — спросил Дантес. — Случилось что?

— Жене звонил, — сказал Геккерн. — Эта дура опять сбежала с каким-то армянином. — Он говорил о старшей дочери. — Институт бросила… Третий курс, и даже академку не потрудилась оформить. Все для них, все им, а они… Не женись, Жорж.

— Я не Жорж.

— Не женись, Вася.

— Я и не собираюсь, — сказал Дантес, чтобы сделать Геккерну приятное. Вообще-то он собирался жениться, хотя еще и не решил, на ком именно: много было на примете милых девушек. (Геккерн уже давно не надеялся, что Дантес женится на его непутевой дочери, слишком был он хорош для нее, бедняжки.) — Ну что? Пообедаем — и в Торжок?

Разговор их происходил в ресторане, в Твери. Беглецов они там не обнаружили, но, расспрашивая и вынюхивая, обнаружили их след. Дерзкие беглецы были замечены не только на вокзале, но и около музея Пушкина, и рядом с бывшей гостиницей Гальони. У агентов почти не оставалось сомнений в том, что беглецы совершают в своем запутанном беге некий ритуал. Что ж, теперь по крайней мере было ясно, в каких именно районах Торжка они появятся. Если, конечно, агенты не опоздали.

Но агенты ничуть не теряли уверенности в конечном успехе. Они были целеустремленны и смертоносны, как осы, и умели жалить без промаха. Нет, Лева Белкин не ошибался, говоря, что гнаться и преследовать труднее, чем убегать. Но он не сказал другого: в конечном счете в выигрыше всегда казино, а не клиент.

— Она почему на него позарилась? Потому что начальник… Эти твари…

— Многие люди, Володя, от баб пострадали, — сказал Саша, пытаясь сделать сочувственное лицо.

— Да уж. Пушкина, великого нашего поэта, шлюха гнусная погубила…

Саша чертыхнулся про себя и сказал:

— Давайте лучше жрать, котлеты подгорят. И расскажи, Володя, про незаконную приватизацию.

Саша был раньше — и надеялся быть снова, когда хождения по мукам завершатся, — человеком деловым, и такие вещи, как приватизация, его действительно занимали.

Но Миронов не хотел говорить о приватизации. Он хотел говорить о гнусной твари, погубившей Пушкина.

Чувствовалось, что он много размышлял на эту тему, возможно, даже читал кое-что… Он, по-видимому, находил горькую приятность в схожести судеб своей и бедного Пушкина.

— Сейчас, мужики, я вам раскрою глаза…

Лева сидел со скучающим видом, брюзгливо распустив нижнюю губу, и теребил свои бакенбарды. Он хоть и не читал о Пушкине никогда и ничего, кроме тоненькой книжки из «Букберри», но много смотрел телеканал «Культура», пролистывал газеты и иногда болтал с гуманитариями, а также характер Миронова поневоле изучил; он знал наперед, в каком направлении Миронов будет раскрывать им глаза. Он скажет, что Наталья Гончарова с детских лет сожительствовала с царем: и в самом деле, с чего вдруг юная красотка, к некрасивому, нищему и неблагонадежному поэту совершенно равнодушная, что признавал и сам поэт, вдруг соглашается пойти за него? И мать — сперва отказала, а потом ни с того ни с его передумала? Отказала потому, что дочка могла рассчитывать на жениха получше; согласилась — когда узнала о связи дочки с Николаем. Грех покрыть… После свадьбы связь, разумеется, продолжалась… Друг поэта Нащокин вспоминал, что царь ухаживал за Натальей Николаевной «как офицеришка». А друг — всегда находятся такие фальшивые друзья! — Жуковский выполнял роль сводника. Вот записка Жуковского Наталье:

«Я, кажется, ясно написал ему о нынешнем бале, почему он не зван и почему Вам непременно надобно поехать… Вам надо быть непременно».

«Непременно»! А Пушкин — не зван! На ужинах царь всегда садился рядом с Натальей… В сущности, ради лучшей возможности видаться с нею Николай и сделал Пушкина камер-юнкером, что открывало поэту с супругой путь на интимные царские вечера в Аничковом дворце… Пушкин в своих письмах просил жену «не кокетничать с царем» — да что толку… Роль дурака Дантеса была — глаза отводить; Дантес влюбился в Наталью — Наталье и царю это было выгодно, ибо отвлекало ревность Пушкина на другого человека. (Так и жена Миронова незадолго до своего подлого побега нарочито строила глазки ничтожному молокососу из юридического отдела; Миронов уже раз двадцать рассказывал об этом своим новым друзьям.)

Но потом какие-то добрые люди своим анонимным письмом открыли Пушкину глаза, и Пушкин все понял. Но он не мог вызвать на дуэль царя и вызвал Дантеса, чтобы хоть как-то спасти репутацию жены, которая этого не стоила. А жена не захотела спасти мужа: ведь она могла, например, попросить своего любовника Николая послать жандармов, остановить дуэль… А она даже в самый день дуэли как ни в чем ни бывало промчалась в своем экипаже мимо мужа, ехавшего на Черную речку, навстречу гибели… Ну, жалко Пушкина, конечно, но… Все это так давно было и так далеко от Левиных несчастий… Рассуждения озлобленного женоненавистника Миронова будут банальны — а чего еще можно ожидать от такого банального человека… Миронов еще толком рта открыть не успел, а Лева уж умирал со скуки…