Ей лучше. Она чувствует себя увереннее.
И пусть все это так ужасно, поиски Энни сделали Марг жестче. Дела пока идут так же плохо, как и раньше, но она сама явно изменилась к лучшему. Она охватывает взглядом толпу людей в ресторане, делает глубокий вдох и начинает.
— Хорошо, — произносит она громко и четко. В ее сторону поворачиваются головы. — Хорошо, — именно этот голос может разбудить даже спящих в последнем ряду лекционного зала. — Там, в пустыне, немереное количество акров земли огорожено со всех сторон колючей проволокой, и вы все это видели, никак не могли не видеть, так? По всему периметру горят прожекторы безопасности и стоят сторожевые вышки, чтобы не дать никому оттуда выйти или войти на территорию. Так что же там такое?
Теперь все обратили на нее внимание, но никто не хочет взглянуть ей в глаза.
— Что там такое, черт возьми? И кто? — Она повышает голос, так что несколько человек подскакивают. — Кто за всем этим стоит?
Какое-то мгновение посетители в замешательстве смотрят на нее, потом отворачиваются, все как один. Они будто ныряют, как группа пловчих-синхронисток, опустив взгляд в тарелки.
Наступает тишина, и это еще хуже, чем гул голосов и стук приборов, которыми встретили ее здесь сначала, делая вид, что совершенно не замечают.
Ничего страшного. Теперь, когда ей удалось найти верный тон, Марг настойчиво продолжает:
— С такой большой территории наверняка выезжает какой-то транспорт. Не может быть, чтобы вы, сидя здесь, ни разу не видели, как кто-то ехал туда или оттуда.
Вокруг нее, со всех сторон, посетители начинают требовать счет. В этом оживленном заведении Марг стоит, как остров, а люди проплывают мимо нее.
— Если вы не можете сказать, где моя дочь, то скажите хотя бы, что здесь происходит.
Все присутствующие хором вздыхают. А потом возвращаются к тому, чем занимались до этого. Проходит время, слишком много времени. Она старается изо всех сил, но добиться ей так ничего и не удается.
— Простите. — Официантки, чтобы не задеть ее, ловко отводят бедра и подносы, и пробегают мимо.
Марг не сдается. Она снова берет себя в руки и говорит громко, как на лекции:
— Это имеет какое-то отношение к Преданным Сестрам, не так ли?
Наступает напряженная тишина. Лица у всех присутствующих такие, словно они отгородились от нее стеной. Со вздохом она разворачивается, чтобы уйти. Ей уже кажется, что и здесь она потерпела неудачу, когда в дальнем конце кирпичной пристройки что-то приходит в движение. Марг оборачивается, и в этот момент, вздымаясь огромной волной, кто-то поднимается на ноги. Голосом, звучным, густым, как сладкая помадка, которой поливают мороженое, толстая женщина говорит:
— Подождите.
На стене своей палаты без окон Энни Аберкромби нацарапала слова, в соответствии с которыми она будет жить.
МОЕ ТЕЛО — ЭТО ВСЕ, ЧТО У МЕНЯ ЕСТЬ
ЕДА — ЭТО ЗЛО
ВЫ НЕ СМОЖЕТЕ СОБЛАЗНИТЬ МЕНЯ
ВЫ НЕ СМОЖЕТЕ ПЕРЕХИТРИТЬ МЕНЯ
ВЫ НЕ СМОЖЕТЕ ИЗМЕНИТЬ МЕНЯ
Я НЕ СДАМСЯ
Вот такие мрачные лозунги помогают заключенной не повредиться рассудком. Да, она здесь именно заключенная. Из-за неудавшегося побега Преданные Сестры перевели ее из категории пациентов в категорию тех, кого следует содержать под стражей, как будто она преступница и находится в исправительном учреждении. Перед тем как запереть ее здесь, они обыскали ее, как перед отправкой в камеру смертников, проверяя, нет ли у нее чего-нибудь, чем она может поранить себя или окружающих. Они сняли с нее больничный халат и надели холщовую рубашку, такую грубую, что вся задница у нее теперь исцарапана, а над тазобедренными суставами кожа ободрана до крови. На нее бы и наручники надели, если бы сестра Дарва не помешала; с ее стороны, если подумать, это великодушно. Ведь попытка побега из-под стражи (да-да, думает Энни, побега из тюрьмы) случилась в ее дежурство, и для начинающей Преданной, какой является Дарва, это серьезное пятно на репутации. Когда дверь уже закрывалась, Дарва бросила на нее нежный обиженный взгляд и послала ей на прощание воздушный поцелуй. Теперь Энни размышляет: «Я попала в одиночную камеру или куда?»
Она не представляет, сколько времени находится здесь. Она уже успела нацарапать ногтями на стене свое кредо, и много раз прошлась по контуру каждой буквы. Теперь надпись похожа на газетный заголовок о конце света: она покрасила слова собственной кровью. Когда тебе плохо, время становится тягучим, бесконечным. Она не знает, который час, темно или светло сейчас снаружи. Иногда она вздрагивает и просыпается, садится и прислушивается к непонятному грохоту, похожему на лязг тележки, только громче. Кажется, что что-то катится из одной стороны в другую, но она не представляет откуда и куда. Она понятия не имеет, где ее держат; в ту страшную ночь, когда ее бросили в фургон и привезли сюда, она потеряла сознание, так что ей неизвестно, стоит ли клиника Преданных на горе, в долине или в каком-то еще месте. Она совершенно не представляет, насколько далеко от дома сейчас находится. Может, ее, Келли и остальных держат в той многоэтажке, что стоит в ее районе, позади торгового центра. Когда они с Келли нашли окно в подвальном этаже клиники, она думала, что они почти что дома. Всего-то оставалось разбить стекло. С каким нетерпением ждала она, когда выбежит на свободу, вдохнет свежий ночной воздух. А вместо этого за окном оказался грунт. Они были под землей. Весь подвальный этаж находится под землей.
Читать дальше