Кит Рид - Я стройнее тебя!

— Ты имеешь в виду, что сама не хотела… — Энни глотает воздух, думая, как бы это сказать повежливее. Когда видишь существо такого размера, как Келли, то начинаешь строить определенные предположения. — Так ты не хотела…

— Ну, что ты собиралась сказать? Похудеть? Почему это все считают, что единственное на свете, о чем мечтает девочка моих габаритов, — это стройная фигура? Вот тебе, например, все говорят, что ты бедная-несчастная больная девочка, а что слышу я? Мне говорят, что на меня противно смотреть. Ну так что же, я послушала их и решила похудеть? И да, и нет, понимаешь?

— Не совсем.

— Ну ладно, я объясню. — Красивый голос Келли звучит уже совершенно безрадостно. — Конечно, я хотела быть стройной и красивой, такой, какой, как нам все говорят, должна быть нормальная девочка. Черт возьми, все мечтают быть стройными и красивыми, но если докопаться до правды, до самой настоящей правды, то что окажется? Чего же я на самом деле хотела? Только одного: чтобы они, на фиг, оставили меня в покое.

— И я тоже.

— Этого хотят все, но ведь кругом реклама и прочая дрянь, так что от нас ни за что не отстанут! Послушай. Мама записала меня в «Уэйт Уотчерз», когда мне еще не исполнилось шести лет.

Энни задумчиво говорит:

— Моя мама — последовательница Преподобного Эрла.

— Это другое… Что там такое? — От грохота, доносящегося из коридора, Келли так сильно вздрагивает, что раскачивается кровать.

— Ах, это? Ничего особенного.

Чаще всего, слыша по ночам этот металлический лязг, Энни пытается зарыться в матрас, исчезнуть, стать совсем плоской и так пролежать до тех пор, пока тележка не проедет мимо ее двери и не покатится дальше. Келли этот звук слышит впервые, она испугалась его и дрожит. «Да, это катят тележку, — думает Энни, — но что на ней сейчас везут и куда?»

— Не пугайся, это просто тележка.

— Тележка?

— Да, тележка. Ну, ты понимаешь.

— Само собой, — вежливо соглашается Келли. Эта девочка живет на другом этаже. Ясно, что о тележке она не имеет ни малейшего представления.

— Ну так ты ходила в «Уэйт Уотчерз», и пользы от этого не было?

— Может, и была, да только совсем незаметная, — говорит Келли мрачным тоном. — Дело в том, что в молоко, которым нас поят, добавляют всякие дрянные гормоны, в детское питание витамины и тому подобное, а ты еще слишком мала и не понимаешь, что происходит. Ты до последней крошки съедаешь обеды, как послушная девочка, и становишься чуточку крупнее, чем полагается в твоем возрасте еще до того, как усвоишь правила игры. А еще твоя мама следит, чтобы ты все доедала до конца, чуть ли не тарелку облизывала, чтобы все видели, какая она хорошая мать. Кроме того, все мамы стремятся к тому, чтобы рост и вес у тебя был, как у самых крупных детишек твоего возраста, и пока мы маленькие, нами очень гордятся. «Поздравляем, ты у нас лучше всех». А потом вдруг оказывается, не тут-то было! Ты приходишь на осмотр к врачу, и по таблице выходит, что ты слишком толстая. Нашли, конечно, чему удивляться. Мама выходит из себя, типа, она хотела, чтобы ты росла красивой и большой, но не настолько же толстой, и тут-то ты и понимаешь…

— Если не хочешь об этом рассказывать, то не надо.

— Нужно, чтобы ты поняла, как я стала такой, как сейчас. Согласна? Так вот, наступает момент, когда ты понимаешь, что перешла границы приличий. Поначалу мама называла меня пухлым ребенком. Потом говорила, что я полненькая. И вдруг я замечаю, что она стала покупать мне одежду в вертикальную полоску. Типа, мы надеемся обмануть тех, кто меня увидит, потому что им покажется, что я стройнее, чем есть, но ничего не выходит, потому что я не прекращаю толстеть. Я ем, как птичка, не знаю, откуда все берется, но я все расползаюсь и расползаюсь. Через некоторое время моя мама прячет меня в клубах за колоннами, потому что я еще прибавила в весе. Она считает, что меня можно показать людям, только не всю целиком, но я все равно продолжаю полнеть, и папа не хочет, чтобы приятели, с которыми он играет в гольф, увидели, какая я толстая. А я толстею еще больше, и в конце концов они начинают запирать меня дома каждый раз, когда куда-нибудь отправляются, чтобы меня вообще никто не видел. А вскоре даже им стало противно на меня смотреть, моим собственным маме и папе, и они засунули меня сюда, с глаз долой…

Энни договаривает за нее:

— Из сердца вон.

— Вот такой творится отстой!

— Понимаю.

— Вряд ли ты можешь это понять. А теперь меня пробуют подкупать подарками.