Валентин Черных - Воспитание жестокости у женщин и собак. Сборник

— Но ведь было и стыдно, и бессмысленно слушать эту даму. Она же из каменного века.

— Она из райпотребсоюза. Я ее уже лет двадцать знаю. Она вначале на комсомоле была, потом в районе, потом райфо, потом в райпотребсоюзе, теперь на культуре. Она и работник неплохой, только прямой слишком для культуры. Ее потом освободят, куда-нибудь переведут. И опять мы с ней столкнемся. Поэтому ссориться с ней особенно не надо. Жизнь сложная штука. Ты это все и опиши в книге. Писатели должны, конечно, писать о жизни, но самой жизнью должны заниматься все-таки практические работники. Я тебя очень прошу — уезжай, а приедешь потом, когда все успокоится.

— Я никогда не уеду, — сказал писатель.

— Мы уедем вместе, — сказала Анна, заходя в комнату.

Уже с чемоданами Анна и писатель заглянули в комнату Тихомирова. Тихомиров сидел за столом, подперев голову руками, а рядом на проигрывателе крутилась пластинка с музыкой Баха. Анна тихо прикрыла дверь.

Потом они шли к автобусной остановке. На них поглядывали деревенские, и по этим взглядам можно было понять, что в ближайшее время им в деревню приезжать все-таки не стоит.

И снова была весна. И снова Тихомирова направили в областной центр раздобывать запчасти.

И снова Тихомиров разыскал дом писателя, поднялся на второй этаж и позвонил. Ему открыла Анна. Она обняла отца, и они прошли в комнату. Там были изменения — вместо раскладушки стояла кровать, на тумбочке с небольшим зеркалом были разложены косметические принадлежности Анны.

Тихомиров достал из сумки домашние гостинцы: копченое сало, банки с грибами и вареньем, бидон с мочеными яблоками.

— Как живете, рассказывай.

— Хорошо живем, — ответила Анна. — В школе я пока на почасовой, но с будущего года обещают в штат взять, подрабатываю ночной дежурной в интернате. Да все хорошо.

— А где сам? — спросил Тихомиров.

— Сейчас будет. В магазин вышел.

— А как его работа продвигается?

— Очень интересная пьеса. Там есть и модистка, и Пехов, и Буянов, только под другими фамилиями, и про тебя очень интересно.

— А пока его нет, почитать можно? — спросил Тихомиров.

— Неудобно.

— И вправду, неудобно, — согласился Тихомиров.

И тут вошел писатель. Они поздоровались с Тихомировым.

— Я сейчас. — Анна выскользнула из комнаты.

Как и в прошлый раз, Тихомиров услышал через тонкую дверь разговор в коридоре. Только теперь у Евдокии Петровны деньги взаймы просила Анна, и спросила не червонец, а четвертную. И старуха по-прежнему плохо слышала, поэтому громко переспрашивала.

По тому, что Анна вернулась оживленной, Тихомиров понял, что на этот раз деньги занять удалось.

— Вот что, — сказала Анна, — я в школу, у меня занятия, а вы пообедайте в ресторане. Насколько я знаю, теперь его очередь вести тебя в ресторан… — Анна незаметно сунула писателю кредитку в карман пиджака. — А вечером спокойно поговорим…

И снова, как когда-то, Тихомиров и писатель сидели в ресторане.

— А как Пехов и модистка? — спрашивал писатель.

— В райцентр перебрались. Ребенка родили. Он в коммунхозе, она в ателье. Квартиру пока снимают.

— А Ильин?

— Нормально. Машину купил. Опять лауреатом стал.

— А эта, которая вас не пропускала?

— Ее с культуры в «Заготлен» перевели.

— Значит, льна в районе не будет.

— Ей год до пенсии остался, много напортить не успеет.

— А если она не захочет на пенсию? — спросил писатель.

— Теперь таких прямых не оставляют, с почетом провожают, — успокоил писателя Тихомиров и осторожно поинтересовался: — А как работа продвигается?

— Честно говоря, не очень. В тупик зашел. Я завтра на работу выхожу. В стройтрест, в отдел технической информации. Приятель пристраивает.

— А как же пьеса? — удивился Тихомиров.

— По вечерам буду писать, в выходные дни…

— Не ходи, — сказал Тихомиров. — Делу надо целиком отдаваться, а если вечерами и по выходным, ничего не получится.

— Что получится, будет видно, а пока жизнь не получается. Скоро год, как я денег в дом не приношу. Бьется она и в школе, и в интернате, а сейчас хочет уборщицей устроиться в больницу. Боюсь я, вдруг надоест ей и уйдет.

— Пусть уходит, — сказал Тихомиров. — Хотя, конечно, грешно говорить так мужу своей дочери, но дело важнее женщины. Женщины будут другие, а дела может и не быть. Сам же говорил, помнишь?

— Помню, — согласился писатель. — Но я не хочу, чтобы она уходила. А потом, почему от меня должна жена уходить? Люблю я ее. Не могу я, чтобы она одна все тянула. Ей же тоже хочется жить, как все, а не только работать.