Жан-Франсуа Дюваль - В тот год я выучил английский

На следующий день, вечером, Барбара описывала эту магическую ночь Мэйбилин, в ее голосе слышалось волнение, лицо было воодушевленным, тело дрожало, она вся возрождалась в воспоминаниях, я подумал: каждый раз, когда кто-то слышит игру Майка, в этом человеке что-то меняется, волнуется, словно под действием маленького рычага, как будто выбили клин и корабль поплыл по морской глади. Несколько нот Майка были способны изменить ход вещей, уничтожить все то, во что мы верили в музыке, дать понять, что все совсем не так, как кажется на первый взгляд. Каждый раз, беря в руки гитару, Майк переворачивал мир с ног на голову, и казалось, что человечество становится чувствительнее, восприимчивее, выходит новым и единым. Я видел, что жизнь Барбары уже не была прежней, она слушала Майка, и цвет реальности изменился по сравнению с тем субботним вечером у Тэсс — вот именно за это я восхищался Майком, его силой, появлявшейся в нем, как только в руках оказывалась гитара. Ритмы, рождавшиеся под его пальцами, будь это блюз или босанова [54] Стиль бразильской музыки, представляющий своеобразную смесь прохладного джаза с различными местными ритмами, среди которых — байау и, в первую очередь, самба. , или его собственный, им самим придуманный стиль, которому требовалось дать название (ни у кого это уже и не получится, где Майк теперь?), эти ритмы моментально разбивали существование так, что мы сразу входили одновременно и в серьезный мир, и в поэтическую меланхолию. В каждой песне, как бы она ни была полна юным дыханием, слышалось предвестие. Вся жизнь была такой же равнодушной, глухой, как бессмысленный припев. В одной из песен бесконечных печалей появлялись старик — эдакий Иов — и ворон, которые разделяли одну пещеру. Отшельник делился с птицей взглядами на жизнь, радостями, страхами и опасениями, надеждами, и каждый раз припев ворона был неизменен. Старик спрашивал у птицы, был ли он, ворон, с ним счастлив, а тот отвечал: «Yes ту friend, yes ту friend» [55] Да, мой друг, да, мой друг (англ.). . Он спрашивал, не идет ли дождь, а тот отвечал: «Yes ту friend, yes ту friend». Но когда старик поднимал глаза, он видел, что на небе нет ни облачка. Когда среди ночи старик вскакивал, разбуженный треском костра, и в ужасе шептал ворону: «Скажи, что никогда меня не покинешь», птица успокаивала его: «Yes ту friend, yes ту friend».

Всякий раз, когда ждал Мэйбилин после занятий, а погода была дождливой, я говорил, хотя это и было невежливо, что ждал ее зонтик. Это скрывало мое желание идти рядом с ней, прятало чувство, что я готов на все, чтобы она об этом не догадалась.

Она смеялась и упрекала в эгоизме за то, что я пытался поменять тему, а когда я оправдывался, она твердила: «Да нет же, ты эгоист!» Я неплохо овладел искусством держать зонтик, когда начинало накрапывать, а мы направлялись по Стейшн-роуд к центру города, идти нужно было непременно рядом, по скользкому тротуару, обходя, обгоняя, огибая идущих рядом людей, не забывая поддерживать разговор, крутящийся вокруг зонтика. Я утверждал, что это слово кажется мне странным и более наглядным по-английски, так как английское слово umbrella [56] Зонт (англ.). допускает, что предмет можно использовать для того, чтобы создать тень, так как он должен обозначать вещь, которая защищает от солнца. В то время как французское слово, как суровое картезианство [57] Учение Декарта. , объясняет, для чего существует данный предмет. Мэйбилин поддерживала противоположную точку зрения, но не помню какую именно. Umbrella — это было именно то слово, под которым мы укрывались, о котором спорили, открывали и закрывали вещь, бесконечно практичный инструмент. Во время вызываемых им дискуссий, правда не сразу, он давал выход чувствам, рассеивал, вытаскивал наружу, на время защищал нас. Сегодня я думаю, что жизнь и есть возможность со всей серьезностью обсуждать разницу между английским и французским вариантом слова «зонт», идя с кем-нибудь по улице, несмотря на начинающийся ливень.

Английский язык создавал особые отношения, он придумывал нас самих и наши отношения, их, возможно, могло и не быть, если бы не английский, со всеми нашими затруднениями, спотыканиями, неловкостью. Язык наполнен свойственным ему чувством юмора, склонен к абсурду и ко всем тем вещам, которые нам завещала английская литература, — до такой степени, что кажется по-настоящему я пришел второй раз в этот мир именно благодаря английскому языку.