Валентин Черных - Женская собственность. Сборник

Он сразу отказался от приобретения и регистрации газового пистолета. Газовые пистолеты и револьверы слишком похожи на реальные. Выхватив газовый «вальтер», в темноте похожий на нормальный пистолет Макарова, можешь получить пулю из того же Макарова, только настоящего.

В отделе антиквариата книжного магазина на Тверской он увидел нож для разрезания бумаги. Бронзовый, с посеребренным лезвием, стилизованный под кинжал. Он не снял с рукоятки ценник, на случай внезапного обыска. Московские милиционеры из бдительности, а больше, вероятно, для собственного развлечения довольно часто проверяли документы, предлагая открывать сумки и портфели. При любом досмотре он всегда может доказать, что нож для разрезания бумаги куплен для подарка и не может служить орудием убийства, хотя орудием убийства может служить обыкновенный гвоздь. Но гвоздем можно убить, но напугать невозможно, а огромным ножом для разрезания бумаги можно отпугнуть самых решительных.

Он сдвинул застежку на сумке, достал нож-кинжал, который в тусклом свете лампочки смотрелся, вероятно, устрашающе внушительно. Шагнул за спину одного из парней, ткнул острием ножа-кинжала под лопатку, и сказал:

— Пошевелишься — проткну насквозь!

— Ты чего? — растерянно спросил стоящий у двери.

— А ты отойди от двери.

— Да отойду! Ты псих, что ли?

— А теперь бегом в сторону автобусной остановки. Марш!

И парни побежали.

Он уже вошел в квартиру, а сердце все не успокаивалась. Страх завел сердце, теперь страха уже не было, а сердце не сбавляло обороты.

Он шел по деревне, всматриваясь в знакомые с детства дома, которые запомнились почему-то более высокими.

Он увидел дом Марины. Во рту вдруг пересохло, будто бежал в гору, легкие ботинки почему-то стали тяжелыми. А если она уже стоит возле калитки и, когда он подойдет, скажет ему:

— Не заходи. Не хочу тебя видеть.

Или они посидят втроем. Поговорят, вспомнят одноклассников, где кто? А, прощаясь, она скажет:

— Не приходи больше.

И он завтра утром уедет, время командировки заканчивалось. Он вернется в Москву утренним поездом, заедет к себе домой, примет душ, если ванная будет свободна. Когда жильцы уходили на работу, ванную занимала старуха-пенсионерка и не выходила из нее по два часа, единственное удовольствие из ее прошлой женской жизни известной когда-то балерины.

Потом в «Макдоналдсе», недавно открытом возле дома, возьмет чизбургер и стакан колы, приедет в министерство, расскажет своему начальнику управления, чего не будет в отчете, о настроениях в области, которая не входила в «красный пояс», но и нынешнюю власть не жаловала. После работы он поедет в гараж и будет работать до полуночи, ему вполне хватало шести часов сна. Он снова начал копить деньги, как делали все погорельцы в деревне: дом сгорел, строят новый, жить где-то надо. Жить ему было где, но он по-прежнему хотел иметь свою отдельную квартиру.

И еще надо решать с работой. Он держался за министерство, потому что министерство, по мнению деревенских, все-таки успех, потому что никто из деревенских никогда не работал в министерстве. Он уже доказал Лене, вернее, ее матери, что он чего-то добился в жизни и добьется большего, и в деревне теперь знают. То, что он приехал в одной машине с губернатором, в деревне все-таки заметили и обсуждали, и наверняка в деревню приедет районное начальство, чтобы выразить свое почтение.

Если Марина скажет: больше не приходи, может быть, он придет еще раз. И если Марина снова скажет: не приходи, он больше не придет. В конце концов, есть еще миллион женщин в Москве, молодых, незамужних. Но где находят женщин в Москве, он не знал. В деревне все понятно. Рядом с тобою растут девочки, кто-то из них нравится больше. Часто бывает, что именно она дала тебе, когда другие не давали, и забеременела, тогда женились. Или уезжали из деревни.

В основном почему-то женились на учительницах. Молодых учительниц распределяли после окончания педагогических институтов в деревенские школы, они должны были отработать три года, а потом им давали дипломы, а если бы сразу дали дипломы, в деревню никто не поехал бы.

Молодые учительницы казались красивее деревенских ровесниц, может быть, потому, что одевались моднее, и волосы у них были пушистее, чаще мыли.

Но школа в деревне одна, и молокоприемный пункт один, и бухгалтерия в колхозе одна, еще несколько молодых женщин набиралось по библиотеке и сельскому совету.

Молодые женщины, готовые к замужеству, накатывались волнами. Он помнил, как на пенсию ушли сразу несколько учительниц, вместо них прислали выпускниц педагогических институтов. За два года их разобрали местные женихи, и интерес к школе у местных мужчин резко понизился, следующую волну можно ожидать только через два десятилетия, когда нынешние молодые уйдут на пенсию, но может пройти и тридцать, и сорок лет. Сельские учительницы уходили на пенсию, только если болели безнадежно и у них не хватало сил, чтобы дойти до школы.