Вадим Давыдов - Год Дракона

Он набрал полные легкие теплого ночного воздуха, пахнущего Африкой, – лениво качающимся океаном, саванной, джунглями, пустыней, – всем сразу, – и ему стало легче. Конечно, ему стало легче. Он был всего лишь человек, а Макимбе была такой чудной, ласковой обезьянкой, пахнущей остро и сладко, – ему стало легче, и он почти возненавидел себя за это.

Он быстро принял душ, оделся и вышел из комнаты, оставив спящую Макимбе, и зашагал к кабинету императора.

Квамбинга еще не спал, – работал, как все, кого он создал в этом мире. Создал из крови, из праха, из ничего… Увидев Майзеля, охрана молча отступила, склонившись, и распахнула двери. Император поднялся из-за стола ему навстречу, и горечь печали промелькнула в его огромных, лиловых, как африканская ночь, глазах.

Майзель подошел к нему и сильно нажал на плечо, усаживая Квамбингу назад в плетеное из раттана кресло, и сам уселся на стол, не заботясь сейчас ни о каких церемониях и условностях. Сказал глухо:

– Выдай ее замуж, Квамбинга. И сделай это быстро, друг мой.

– Она не понравилась тебе, – вздохнул император. – Конечно, куда ей, дикарке из Намболы, до искушенных в любви белых женщин… Мне жаль, Дракон.

– Я прослежу за тем, как ты устроишь ее судьбу, – Майзель смотрел Квамбинге в глаза до тех пор, пока император, вздохнув, не отвел взгляд. – Она чудная девочка, и дело не в ней, а во мне. И не смей обижать ее, Квамбинга. Я многое прощаю тебе за твою преданность и веру в наше дело. Но если обидишь ее – я не смогу любить тебя, как прежде.

– Я позабочусь о ней. Даю тебе слово, что ни один волос не упадет с ее головы. Я просто хотел, чтобы…

– Я знаю, знаю, друг мой, – Майзель положил руку на плечо императора и, сильно сжав его, встряхнул. – Я знаю, и я благодарен тебе. Но пусть случится то, что должно…

Что– то же должно случиться, подумал он. Так дальше не может быть. Что же творишь Ты со всеми нами, с ней и со мной, эй, Ты, как там Тебя?!.

Наступило утро. Елена встала с саднящей головной болью, приняла прохладный душ, и ей немного полегчало. Она накинула на себя махровый халат, выпила, давясь, еще одну таблетку… В это время раздался стук в дверь.

– Кто там? – по-английски спросила Елена.

– Свои, – по-чешски ответил Майзель. – Можно?

– Заходи.

Он вошел и остановился на пороге. Ни тени усталости, ни тени сомнения не было на его лице. Только глаза выдали его с головой, – жуткий огонь полыхал в них, казалось, освещая все вокруг неподъемным, давящим светом.

– Помочь тебе надеть скафандр? Мы вылетаем через час.

– Спасибо. Я сама справлюсь.

– Ты уверена?

– Обязательно, – она усмехнулась.

– Елена…

– Да?

– Нет. Ничего. Извини. Если хочешь, я уйду…

– Прекрати оперетту. Тебе придется уйти, потому что я собираюсь пудрить носик, и зрители мне при этом абсолютно не требуются. Я буду готова через полчаса, если тебя это устроит. Один вопрос.

– Конечно.

– Вы что, климат здесь меняете?

– Ты почувствовала?

– Еще бы.

– Это только местная, так сказать, анестезия. Города, промышленные зоны… Мы же не маньяки…

– Маньяки. Именно маньяки. Вы ненормальные. Причем все…

– Обязательно. В прежнем климате невозможно было заниматься делами. Только петь, плясать и совокупляться. Мы с этим покончим.

– И с совокуплениями тоже? – усмехнулась Елена.

Он пропустил это мимо ушей и протянул ей вчерашний тюбик:

– Смажь, пожалуйста, лицо. Хочешь съесть что-нибудь?

– Кофе.

– Хорошо. Как скажешь. Я распоряжусь… Увидимся.

– Пока, дорогой, – Елена улыбнулась, а Майзель дернулся от этой улыбки, как от пощечины.

И, не сказав больше ни слова, по-военному развернулся и вышел в коридор. Елена немного постояла, зажмурившись, помотала головой и вернулась в ванную, преисполненная решимости, как и обещала Майзелю, «попудрить носик». Она по-прежнему не злилась на него. То есть, злилась, конечно… Нет. Злостью это нельзя было назвать. Это была такая горькая, почти как в детстве, обида, – как он мог так?! Ведь он же… Ведь я… То, что произошло вчера, должно было произойти, подумала Елена. Так мне и надо. Распустила слюни, идиотка. Ну, я тебе покажу экскурсию…

Квамбинга провожал их, – снова в рабочем порядке. Елену поразил взгляд императора, адресованный ей – взгляд, полный уважения, восхищения, даже благоговения… Она совершенно не поняла, что это значит. И потому не придала этому большого значения.