Йоханнес Зиммель - Любовь - только слово

— Клянусь моей жизнью. Нет, твоей жизнью. Нет, жизнью Эвелин!

— Истинно и непреложно?

— Истинно и непреложно.

Верена подходит ко мне, а у меня словно судорога проходит по всему телу, по всем членам, сердце сжимается, я не могу пошевелить ни пальцем. Она говорит, прямо перед моим ртом:

— Знаешь, это должно быть в самом деле правдой…

— Я знаю. Это в самом деле правда.

— Я, наверное, чокнутая, если иду на такое.

— Я тоже чокнутый.

— …но ты мне так нравишься.

— Ты мне тоже.

— Это плохо кончится. Я намного старше тебя.

Опять!

— Не повторяй прежней чепухи!

— Я говорю об этом снова и снова?

— Постоянно. Это ранит меня.

— Но я ведь правда на двенадцать…

— Замолчи!

— Я уже молчу. Уже молчу.

И теперь, как раз когда я хочу ее поцеловать, в чаще залаяла собака и Эвелин начала петь:

— Кто-то идет, — торопливо говорит Эвелин. — Мне надо идти. Завтра в восемь, да?

— Да. И твой муж должен позвонить в интернат.

Она целует меня, но очень торопливо, в щеку, а затем сбегает по лестнице со словами:

— Если кто придет, спрячься. А так выжди несколько минут.

— Да. Сегодня вечером в одиннадцать?

— Сегодня вечером в одиннадцать.

В следующую секунду она уже скрылась. Я подхожу к проему и вижу, как она выходит из башни и удаляется вместе с Эвелин и собакой в сторону леса, осеннего дождя, от меня, все дальше, дальше, не оглядываясь. Вот она уже исчезла за деревьями. Появляются полный мужчина и полная женщина, долго смотрят на башню и затем идут дальше. Наверное, от посещения башни их отпугнула памятная доска.

Я сажусь на старый ящик, стоящий в башенной комнате, и закрываю глаза рукой, и моя рука опять пахнет духами Верены. «Диориссимо». Она сказала, мне надо записать нашу историю. Я так и сделаю. Начну прямо сегодня.

Господи боже мой, к кому я вечно прибегаю лишь в несчастье, если мне что-то нужно или если я чего-то хочу, для себя или для других, пожалуйста, пожалуйста, сделай так, пусть это будет хорошая история!

Принц Рашид Джемал Эд-Дин Руни Бендер Шапур Исфахани молится: «О уверовавшие! Никто не должен насмехаться над другими людьми, ибо, быть может, осмеянные лучше своих насмешников. Не очерняйте друг друга и не поносите друг друга. Старательно избегайте подозрения, ибо некоторые подозрения — грех. Не ищите ошибок другого из любопытства и не говорите плохо о другом в его отсутствие. А что, если кто-то из вас вздумает съесть плоть мертвого брата? Конечно, вам это претит. Так нас пугает Аллах. Смотрите, Он — милостив и милосерден. О люди, Аллах произвел вас от одного мужчины и от одной женщины и разделил вас на племена и народы, чтобы вы с любовью могли познавать друг друга. Воистину, лишь того всех больше чествует Аллах, кто больше всех миролюбив и больше всех любви выказывает. Ибо Аллах — Аллах читает в сердцах всех людей».

Уже вечер, девятый час. А в одиннадцать я стою под дождем на балконе нашей комнаты на втором этаже, и из ночи, из темноты, из дождя ко мне приходит послание из световых знаков с виллы над старой башней:

ЗАВТРА… В… ВОСЕМЬ… Я… РАДА…

И я свечу в ответ:

Я… ТОЖЕ… РАД… ЗАВТРА… В… ВОСЕМЬ…

Сквозь темноту и дождевые потоки приходят знаки:

ДОБРОЙ… НОЧИ… ОЛИВЕР…

Я отвечаю:

ДОБРОЙ… НОЧИ… СЕРДЦЕ… МОЕ…

Да, я напишу нашу историю. Я напишу историю этой любви. Возвращаюсь в комнату. Ноа и Вольфганг еще не спят, горит свет, и они видят, как я надеваю халат.

— Ну и ну, ты ведь насквозь мокрый, — говорит Вольфганг. — Где ж тебя носило?

— Оставь его в покое, — вступается Ноа. — Неужели не видишь, что с ним происходит?

— А что с ним происходит?

— Не is in love. [33] Он влюблен (англ.).

Yes — I am in love. [34] Да, я влюблен (англ.).

Завтра в восемь.

Верена Лорд.

Верена.

Первое, что я вижу, переступая порог виллы, — это Рубенс моего отца: белокурая толстая голая баба за мытьем ног. Картина висит в обшитом деревом холле дома господина Манфреда Лорда. Забавно, не правда ли?

Я нахожу это столь забавным, что совершенно забываю отдать слуге в черной ливрее, открывшему мне дверь, бумагу от цветов, которые я принес. У слуги гладкое вытянутое лицо с холодными, словно лед, глазами и с такими тонкими губами, что можно подумать, у него вовсе нет рта. Он — тощий, маленького роста, надменный и самоуверенный. Мне вспоминается наш господин Виктор! Что за славный малый он был. Интересно, где он теперь работает?