Руди.Феликс, выходи из машины!
Эмма.Нет, нет! Пусть только пригнется.
Руди.Мама, оглянись же! Сюда идет Двейн!
Эмма (оборачивается; испуганно) .Ему же полагается быть рядом с покойницей.
Руди.Феликс, вылезай сейчас же! Кажется, кто-то собирается вытрясти из тебя душу.
Феликс.Я только что вернулся домой.
Руди.Я не шучу. Сюда идет Двейн. Неделю назад он чуть не вытряхнул душу из доктора Митчелла. Сейчас он и до тебя доберется.
Феликс.Драться мне с ним, что ли?
Руди.Скорей вылезай из машины, беги!
Феликс выбирается из машины, жалобно причитая. Слезы у него высохли. Опасность для него настолько нереальна, что он даже не оборачивается туда, откуда ему что-то грозит. Он разглядывает машину – вмятину на боку, царапину – и даже не видит, что справа подошел Двейн.
Феликс.Взгляните-ка! Жалость-то какая! Двейн. Жаль, жаль! Такая чудная машина!
Феликс (оборачивается, видит Двейна) .Привет! Вы – муж.
Двейн.А вот вы тут при чем?
Феликс.Что?
Двейн.Да, я ее муж, и у меня большое горе, но реветь так, как вы, я бы не смог. На моей памяти никто так не рыдал – ни мужчина, ни женщина. Вы-то тут при чем?
Феликс.Мы еще в школе любили друг друга…
Двейн задумывается. Феликс вынимает из кармана пузырек с таблетками, хочет открыть.
Эмма.Нет, нет, никаких таблеток!
Руди.Мой брат не совсем здоров.
Эмма.Да он сумасшедший! А я им так гордилась!
Двейн.Я бы очень огорчился, если бы думал, что он ненормальный. Нет, надеюсь, что он плачет именно потому, что он – нормальный человек.
Эмма.Но драться он не умеет. И никогда не умел.
Руди.Мы едем в больницу.
Феликс.Погодите, черт побери! Я заплакал, потому что я абсолютно нормальный. Самый нормальный во всей этой выгребной яме! Что тут творится, черт вас дери?
Эмма.Сам напросился – смотри, как бы тебе мозги не вышибли!
Феликс.Хуже, чем ты, нет матери на свете!
Эмма.Нет! Я ни разу в жизни не опозорила ни себя, ни свою семью перед людьми, запомни это!
Феликс.Да ты и пуговицы никогда не пришила. Ты меня никогда не приласкала, не поцеловала!
Эмма.А что тут плохого?
Феликс.Никогда ты не была настоящей матерью.
Двейн.Объясните мне все-таки, почему вы заплакали?
Феликс.А кто нас воспитывал? Ты знаешь? Прислуга, вот кто! Эту леди каждый год в День матери следовало бы угощать углем и розгами. Мы с братом негров знаем куда лучше, чем белых, – могли бы даже на эстраде их изображать.
Двейн.Похоже, он на самом деле спятил, а?
Феликс.Эймос и Энди – парный конферанс.
Эмма.Меня никогда в жизни никто так не унижал! Да, нигде и никогда! А я ведь в молодости весь мир объехала!
Двейн.Только у вас никогда жена не кончала самоубийством. Или муж.
Эмма.Понимаю, как вы намучились, а тут еще это несчастье.
Двейн.Не знаю, в каких странах вы побывали, но есть ли в целом мире такое место, где самоубийство близкого человека не считалось бы величайшим позором?
Эмма.Ступайте назад, к друзьям. Повторяю – мне так стыдно за сына, что лучше бы он лежал мертвый. Идите к своим друзьям.
Двейн.Куда? Вон к тем людишкам? Знаете что – я бы сам по себе сюда пришел, даже если бы вас тут не было. Если бы я случайно не наткнулся на вас, я, может, шел бы и шел, пока не дошел бы до Катманду. Только я один из всего нашего паршивого города не бывал в Катманду. Мой зубной врач там был.
Эмма.Вы лечитесь у Герба Стакса?
Двейн.Конечно. И Селия тоже… вернее, лечилась.
Эмма.Странно, что мы там не встречались.
Феликс.А это потому, что он заставлял чистить зубы пастой «Глим» с флюористаном.
Эмма.Я не отвечаю за то, что плетет Феликс. Просто непостижимо, как он руководил крупнейшей телекомпанией!
Двейн.Селия никогда мне не говорила, что вы были влюблены друг в друга. Она жаловалась до последних дней, что ее все равно никто не любит, к чему ей лечить зубы?
Эмма.И радио тоже. Он и радиовещанием заправлял.
Феликс.Ты мешаешь серьезному разговору – как всегда. Да, мистер Гувер, мы с Селией были влюблены друг в друга еще в школе, но только сейчас, в церкви, я понял, что она была единственной женщиной, которую я любил, и, может быть, единственной, кого я буду любить вечно. Надеюсь, я вас не обидел?
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу