Светлана Викарий - Вот моя деревня

Ирка сидела на кровати, прижимала к пустой груди ребенка, и ревела коровой, представляя себя брошенной с двумя детьми.

— А мамка?

— Что мамка твоя? Что с ней случится? Пусть в Привольное к сыночку едет.

— Так Андрей сам живет у бабы этой на птичьих правах…

— Ну, живет же! Вообщем, я тебе все сказал. — Постращал напоследок и уехал из дому.

Пропадал он два дня, а вернувшись, сразу спросил:

— Уговорила мать? Что ты за женщина? Толку от тебя никакого! Ради детей своих, ради мужа не можешь постараться.

Он снова уехал, а через два дня вернулся не один. Ирка с порога поняла, что с ним не просто женщина — молодая и вполне симпатичная, — это соперница. Ее соперница.

Угрозу Мирон осуществлял тактически грамотно.

— Познакомься. Оксана. Я тебе говорил, что мне есть куда уйти. Соперница смотрела ей в глаза нагло и холодно.

Ирка побелела от свалившейся на ее голову напасти. Мирон отвел гостью на кухню, поставил чайник.

— Видно, ты не хочешь семью сохранить.

Для Любани, пришедшей домой вскоре, явление любовницы зятя в дом, тоже было шоком.

Потом Аля Хромова кричала на подругу:

— И ты, дура, ее не выгнала? Это же твой дом. И зять твой живет там на птичьих правах. Почему участкового не вызвала? Почему мне не позвонила?

Любаня только пожимала плечами и плакала. Не сказала она подругам и главного — деньги, деньги, которые пришли на ее сберкнижку, весь, пропади он пропадом, материнский капитал, Мирон у тещи забрал. И как она отдала ему эти деньги, Любаня не помнила. Помнила только, что повез ее зять в город, в Сбербанк. Зашли они перекусить в пиццерию. Мирон заказал теще пива. А дальнейшее припоминалось ей очень смутно.

На веранде Зеленого магазина сидел Мирон. Его круглое, похожее на хоккейную шайбу, лицо, выражало полное довольство. Выставив на стол несколько бутылок водки и закуску, он знал, что вскоре обрастет компанией. Настроение у него было преотличное. Материнский капитал, перекочевавший с книжки тещи на его счет, изрядно подтаял за неделю, но на то, что осталось, он надеялся купить новую машину. Такой больше ни у кого в деревне не будет, разве, что у Сушки. Но с Сушкой он не соревновался. У Сушки был целый гараж машин, начиная от трактора и заканчивая внедорожником.

Первая рюмка съехала, как саночки с горки. Вторая тоже не поскользнулась. Мирон был щедр в этот ясный осенний день. Он даже покрошил хлеба чужим курам, привыкшим находить здесь вознаграждение за свою чудную красоту и заздравную петушиную песнь.

Вскоре показался Король червей. Он вышел из автобуса, прибывшего из Черняховска. Потом подрулил Ваня Чибис, за ним подтянулись Лида-Каланча и Вака. Они частенько ходили парочкой. Мирон никому не отказал, даже Халимону, вышедшему на прогулку со своей козой. Завязалась интересная беседа, как всегда, начал ее разговорчивый Халимон.

— Я говорю, Вовушка мне поведал, какая жизнь нас ждет в будущем.

Компания заинтересованно притихла.

— Про пенсии? — спросила Лида. — Прибавят?

— Я говорю, нет. Я говорю, так сказать, о глобальном. Глобальном изменении…

— В связи с потеплением климата?

— Я говорю, нет! Вообще! Изменения страшные.

— А каких нам ждать за грехи наши? — спросила наивная Лида.

— Я говорю, придет время, когда мы все будем… ну, как роботы, и засыпать будем по звонку. Все разом. В одно время. И просыпаться. И делать тридцать… этих… жевательных движений во время еды.

— Но мы же не роботы пока! — почти возмутился Женька — червятник. Баб трахаем, детей рожаем… Работаем… с природой и на природе.

— Ну, это, как сказать… Кто работает, а кто баклуши бьет.

Но Вака не согласился.

— Если не работать, не на что и выпить. Или не считается такая работа — дрова рубить, землю копать…

— Эта неквалифицированная работа, конечно, не считается… — заявил Женька, имевший не только водительские права, но специальность газосварщика.

— Я говорю, вы все не про то… Изменится жизнь сама, дома, сами здания будут другими… прозрачными, и управление… Управлять нами будет не Бог, не депутаты и президент, как сейчас…

— А кто? — Ваня Чибис заинтересованно поднял свои грустные глаза. О будущем иногда размышлял его большак, употребляя это слово — глобализм. Оно было ему знакомо.

— Глобалист, который не знает чувств. И мы не будем знать чувств.

— Как это? — Не поверила добрая Лида. — Не человек и не Бог?

— Я говорю, а вот так! Стеклянное здание — как общежитие, и каждому комната… каждому… не семье… семьи вообще не будет. И все видно, что ты делаешь.