Владимир Шаров - Старая девочка

Клейман начал с того, что первые десять месяцев он целиком и полностью занимался Верой. Он следил за каждым ее шагом, выявил весь ее круг здесь, в Ярославле, и тех людей, с которыми она была близка в Москве, в Грозном; то есть, как стало ясно Ерошкину, шел тем же путем, что и они со Смирновым, просто встал на него куда раньше. Конечно, возможностей у Клеймана было меньше, чем у центральной Лубянки, но тех, кого разыскал, он и использовать предполагал так же, как они со Смирновым, только считал это запасным вариантом; проще, безопаснее, говорил он Ерошкину, без лишних разговоров ликвидировать Радостину и поставить на этом деле точку.

«Почти сразу, как начал „разрабатывать“ Веру, — продолжал Клейман, — я почувствовал сопротивление, мне всё время кто-то мешал. Никто ничего не запрещал, однако каждый шаг давался с трудом, всё вязло, будто в болоте». Что у Веры могут быть высокие покровители, Клейману сначала и в голову не приходило, он всё списывал на то, что, давно идя назад, Радостина между собой и страной вырыла настоящий ров, из-за этого всякий раз приходится спускаться вниз, идти по его дну, потом снова подниматься, таким же образом возвращаться обратно. Он понимал, что дальше будет только хуже: страна продолжала идти вперед, Вера же отступает, значит, этот провал растет, а как перекинуть через него мост — никто не знает.

Клейман видел, что каждый день, каждый час и каждую минуту Радостина становится дальше и дальше; потому и посылал в Москву такие панические донесения, поэтому и настаивал на самых быстрых, самых решительных действиях. Так продолжалось почти полгода, рассказывал Клейман, а потом ему вдруг стало казаться, что за Верой, за ее уходом не может не стоять вполне конкретный человек, он и ставит ему палки в колеса.

Это превратилось в настоящую манию; с одной стороны, Клейман понимал, что такого человека нет и быть не может, ведь в городе он знал всех от первого до последнего, знал о любом — кто, где, когда, с кем; с другой — он уже не сомневался, что этот человек не просто есть, он вдобавок еще и постоянно за ним, Клейманом, следит — не отступает и на шаг. Это было как наваждение, ни о чем другом он думать не мог.

«В конце концов, — сказал Клейман, — я решил, что или схожу с ума, или этот человек — один из тех, о ком Радостина писала в своем дневнике. У меня, — продолжал Клейман, — к тому времени была прекрасно сделанная фотокопия экземпляра, который Вера хранила в Волжском пароходстве; я дочитывал его и начинал снова. На каждого, о ком писала Вера, я завел досье, они пополнялись очень быстро, но толку от этого не было. Я мог поручиться, что ни одному из этих людей и в голову бы не пришло мне мешать, а если бы пришло, возможностей у него не было. Никто даже в Ярославле никогда не жил.

И всё же, — говорил Клейман, — я продолжал эту работу, знал, что буду продолжать и дальше, потому что, если приму, что такого человека в природе не существует, вывод из этого один — я невменяем и больше быть чекистом не могу. И Господь вознаградил за терпение; чуть не в двадцатый раз страницу за страницей перечитывая дневник, я заметил, что несколько листов, хоть и написаны почерком, очень похожим на Верин, — я не графолог, — повторил Клейман, — и на мой глаз, почерк был Верин, а язык — это уж без сомнений ее, но написано всё крупнее, чем она обычно писала. И тут меня осенило, что это подделка, фальшак — раньше здесь было что-то другое, но из текста убрали лишнее, а что осталось, разогнали, чтобы страницы, как и должно, были исписаны целиком.

Это было настолько очевидно, что я, — сказал Клейман, — поразился своей слепоте. Теперь я не сомневался, что человек, который мешал мне весь последний год, — не плод воображения, больше того, я знал, что очень скоро его найду. В сущности, у меня в руках была универсальная отмычка, и сейчас, — сказал Клейман, — я думаю, что эти подчистки мне даже помогли. Ведь теперь было известно главное — где, в какие годы и месяцы искать своего противника, где, как и когда он попал в Верину жизнь.

Первая подчистка датировалась двадцатым годом. Вера тогда с лета почти до зимы проучилась на педагогических курсах, после чего вышла замуж за нацмена и уехала второй раз в Башкирию. На тех курсах, кстати, она подружилась и со своим будущим мужем, Иосифом Бергом. Это был один из самых счастливых периодов Вериной жизни, записи того года сплошь радостные.

Я, — продолжал Клейман, — давно этот год для себя отметил, но что именно здесь корень, конечно, не предполагал. Дальше была уже техническая работа — выявить и разыскать всех, с кем Вера тогда виделась. Они могли и не быть с педагогических курсов, но наверняка или сами, или через Веру друг с другом общались, в крайнем случае друг о друге слышали. Начал я, естественно, с курсов; послал запрос на Лубянку и уже через пять дней получил список всех, кто там учился: фамилия, имя, отчество, год рождения, где теперь живет и чем занимается, то есть ровно то, что просил.