Владислав Артемов - Обнаженная натура

Все это кипело в его голове пока он шел к своей двери, каким-то уголком сознания успевая при этом считать шаги. На тринадцатом шаге он уперся в дверь. Это был уже явный перебор. Перебор, а потому несерьезно. И в конце концов, суеверие — признак духовной немощи…

Но ведь и Пушкин был суеверен…

Он снова покосился на красное кресло.

Там было сложено еще накануне вечером все, принадлежащее Ирине.

Вчера он долго стоял, с тоскою глядя на горку вещей, удивляясь тому, как много их успело неприметным образом просочиться в его жизнь и смешаться с предметами, населяющими комнату.

Они уже успели разбрестись по всем углам, зацепиться и повиснуть на вешалке, проникнуть в шкаф, спрятаться за занавеской на подоконнике, и Родионов потратил целый час, отыскивая их по закоулкам и выдворяя из своего быта.

Всего-то три раза побывала у него в гостях, а они уже захватили полкомнаты, прижились и обогрелись. Да, вещи любят быть вместе, кучей, в изобилии…

Неохотнее всего при семейных разводах разлучаются именно вещи, подумал Родионов, слишком они привыкают и прилепляются друг к дружке.

Но нет, Ирочка, нет…

Этот случайный, сложившийся из ничего роман давно уже, почти с самого начала наскучил Павлу, и он только ждал удобного случая, чтобы так же легко и небрежно его закончить. Но случай все не представлялся, заготовленные им слова прощания всякий раз пропадали втуне, он все откладывал и откладывал решительное объяснение, и неизвестно сколько времени длилась бы эта мука, но…

Но он никак не ожидал того, что Ирина, следуя своим женским расчетам, выдумала совершенно иную реальность, нежели та, в которой жил он.

«Я, конечно, согласилась бы стать твоей женой, — неожиданно и без всякой связи с тем, о чем они битый час бесплодно спорили, жеманясь и набрасывая на плечи прозрачную шаль, произнесла она. — Но, по-моему, ты еще недостаточно этого заслужил. Может быть, я еще тебя помучаю, прежде чем соглашусь окончательно…»

В тот момент Родионова точно под коленки ударило, и без всяких предварительных рассуждений, он понял, что надо рвать и рвать немедленно… Кое-как совладав со своим лицом, Павел попробовал даже усмехнуться, но губы свела кривая судорога, и сказав на прощание несколько вежливых уклончивых фраз, он поспешил покинуть дачу ее родителей, где и происходило это в высшей степени неприятное для него объяснение.

Некоторое время, пока он торопливым спотыкающимся шагом несся по тихой улочке дачного поселка, на лице его сохранялась все та же болезненная усмешка, но отойдя на безопасное расстояние, Родионов немного успокоился, остыл и сделал запоздалое открытие, что Ирина в своих фантастических планах и расчетах в чем-то была несомненно права. По крайней мере, мысль ее возникла не на голом месте, и сам Павел удобрил ту почву, на которой она выросла и укрепилась.

Есть вещи на свете, о которых судить нужно определенно и твердо. Одно дело нейтральный светский разговор, когда можно и должно прилгнуть, польстить собеседнику ни к чему не обязывающим комплиментом. Но когда речь заходит о выборе невесты, или о больших деньгах, или о целостности государства, — тут у Павла сами собою сдвинулись брови, — всякая излишняя щепетильность и сентиментальность вредна и даже смертоносна. Да, именно смертоносна. Есть ситуации, когда сразу, с первого слова необходимо говорить жестокое «нет».

Лицо его сделалось мрачно, он ссутулился, глубоко засунул руки в карманы куртки и нырнул в подземный переход, ведущий к платформе. Сидя уже в электричке и рассеянным взглядом скользя по мелькающим за окном придорожным перелескам и рощицам, по клочкам вскопанной земли с покосившимися пугалами, по одиноким велосипедистам, едущим неведомо куда, по станционным киоскам и недостроенным кирпичным особнякам за глухими заборами, он все продолжал думать о том, как бы все-таки, не произнося решительного «нет», достойно и безболезненно выпутаться из того положения, в которое он вляпался по слабости характера.

И, главное, ведь она не виновата! — казнил он себя. — Никакой зацепки…

Теперь, утром тринадцатого мая, в пятницу, Павел Родионов стоял в нерешительности посреди залитой солнцем комнаты, разрываемый все теми же чувствами. Мысль о том, что нужно причинить боль невинному человеку, изнуряла душу и обессиливала волю. Как хорошо, если бы ничего этого не было…

А между прочим, любопытное замечание! — он прищелкнул пальцами и болезненная гримаса как-то враз снова преобразилась в довольную ухмылку. — Это, пожалуй, надо сформулировать и записать…