Владислав Артемов - Обнаженная натура

Родионов осмотрелся.

Больше никого в просторном кабинете не было, но в пепельнице на столе Кумбаровича тлела и дымилась оставленная сигарета.

— Здравствуйте! — сдержанно сказал Пашка, испытывая странное чувство, как будто он взялся сыграть не свою роль. Логика этой роли диктовала и манеру общения — он теперь был как бы автором, скромным просителем, и сам собою тон его сделался чуточку заискивающим, неуверенным.

— Я вот тут повестушку набросал, — стал он оправдываться, — она пока еще не со мною, но с вашего позволения, я бы…

— Это хорошо! — подбодрила его дама, щелкнула зажигалкой и выпустила клуб дыма. — Это великолепно! — Она отвалилась на спинку кресла (точно так же, как и я когда-то, отметил Родионов и ему стало неприятно и совестно за себя, ибо в откидывании этом было что-то высокомерное и хамоватое).

— Продолжайте, я вас слушаю, — попыхивая сигареткой, снова произнесла дама. — Что за повесть, кто герои, политических вещей не берем, концовка желательно бодрая, духоподъемная!

Глаза ее за сильными очками были выпуклы как у людей, больных базедовой болезнью и оттого на лице ее сохранялось постоянное выражение изумления. Свободной рукою она терзала тонкий серый хвостик волос на затылке, наматывая его на указательный палец и вновь разматывая.

— Герои — наши современники…

— Правда жизни нам не нужна. Надоело, — перебила его дама. — Читатель каждый день видит эту правду за окном, открывает книгу, а там все та же чернуха…

— У меня нет никакой правды жизни, — признался Родионов. — Любовь, разлука…

— Нужна без разлуки! — приказала дама. — Пусть они в конце женятся, пройдя все положенные передряги. Хэппи энд. Нам не нужна трагическая любовь. Читатель видит за окном…

«Дался ей этот читатель за окном», — подумал Пашка и сказал:

— Счастливые обстоятельства очень часто губят настоящую любовь. Тот же брак, к примеру…

— Мысль не новая, — подумав, заключила дама. — Но нельзя ли одухотворить брак?

— Это будет уже другая повесть, — объяснил Родионов. — О добродетели и о терпении. О любви, конечно, тоже, но большей частью о терпении…

— Да, мужики мерзавцы, — сделала неожиданный вывод дама и снова стала нервно наматывать волосы на палец. — Тут я с вами согласна, именно терпение и именно со стороны женщины…

— Хотите, угадаю название вот этой рукописи? — благоразумно увел разговор в сторону Родионов. — Да-да, той что перед вами сейчас.

— Угадайте.

— «Сталь бурлит», — закрыв глаза, прошептал Родионов сомнамбулическим голосом. — Или кипит. Что-то такое клокочущее…

— Вы экстрасенс!? — дама привстала с места. — Надо же! Я сразу что-то такое почувствовала в вас. Вы и людей лечите? — с надеждой в голосе спросила она.

— Нет, я не практикую, — сухо сказал Пашка. — Занятия литературой отнимают все мое время. Впрочем, повесть я не принес, а зашел посовещаться насчет двух смущающих меня пунктов.

— Слушаю вас! — готовно отозвалась собеседница. — Да вы присядьте, пожалуйста. Что ж это я на самом деле, — засуетилась она.

— Так вот, — важно произнес Родионов, размещаясь на шатком стуле. — Суть дела такова. У меня есть выражение «белые разваренные руки». Допустимо ли такое выражение в современной литературе?

— Вполне, — одобрила редакторша. — Образ зримый, живой.

— Ага, — Пашке вдруг пришла в голову озорная мысль, он вытащил записную книжку. — Я тут леплю образ православного священника… Вот зачитаю вам кое-какие детали… Ага, вот: «Обрюзглый человек в рясе, с тяжелым крестом на шее угрожающе посмотрел на учеников. Маленькие злые глазки прокалывали всех… Дети боязливо посматривали на человека в рясе… Лицо попа побагровело… Класс затих, съежился…» Так-так, далее: «…визгливый крик отца Василия… Поп схватил мальчика за оба уха и начал долбить головой об стенку…»

— Ну-у… — удивилась редакторша. — Я, признаться, не люблю священников, но вы, по-моему, через край хватили… Что это он так разъярился? Головой об стенку…

— Да мальчик ему вопрос задал… Вполне, я вам скажу, невинный вопрос. О геологическом возрасте земли.

— Нет-нет, вычеркните это немедленно, — посоветовала редакторша. — Это нельзя печатать! Слишком много ненависти. Я бы даже сказала какой-то животной ненависти…

— Уже, — сказал Родионов.

— Что «уже»?

— Напечатано уже. Миллионными тиражами… Мальчик этот потом ему махорки насыплет в пасхальное тесто…

— А! — догадалась редакторша. — Так это же Николай Островский! «Как закалялась сталь»! Великий роман…