Пол Боулз - Пустой Амулет

— Том, ты когда-нибудь слышал о ржавом вязе?

Он выпрямился на стуле:

— Разумеется. Бабушка свято верила, что он помогает от горла. Его продавали в таблетках, вроде капель от кашля. Помню, как она расстроилась, когда их перестали выпускать. Сомневаюсь, что «Ржавый вяз» можно сегодня найти хоть в каком-нибудь виде.

Том украдкой взглянул на нее, заподозрив, что таким окольным путем она обдумывает содержание сна. Он помолчал.

Следующий ее вопрос показался ему комичным:

— Ведь заключенным добавляют в еду селитру?

— Раньше добавляли, но как сейчас — не знаю. Чем ты занимаешься — составляешь компендиум бесполезных знаний?

— Нет, просто интересуюсь.

Он разложил за спиной подушки и растянулся на них.

— Хочешь знать, кто, по моему мнению, Секу? — спросил он.

— Что значит — кто?

— Я имею в виду, кто он для тебя. Мне кажется, он — мама.

— Что?! — очень громко воскликнула она.

— Я серьезно. Я помню, как мама приходила и становилась в темноте у моей кровати — стояла, и все. А я всегда боялся, как бы она не догадалась, что я не сплю. Поэтому дышал ровно и лежал не шевелясь. Точно так же она стояла и у твоей кровати. Я слышал, как она заходит к тебе в комнату. Разве ты никогда не видела, что она неподвижно стоит у самой кровати?

— Не помню. Как такое вообще может прийти в голову — африканский негр в роли матери!

— Ты просто смотришь на это со стороны. Но я готов поспорить, что это сон о какой-то вине, а кто внушает нам чувство вины? Всегда и везде — мать.

— Я не фрейдистка, — сказала она. — Но если даже признать — хоть я не признаю этого ни на минуту, — что сон проистекает из чувства вины и что я помню маму с раннего детства, это абсолютно не объясняет, почему я так глубоко уверена, будто маму играет Секу. На этот счет у тебя нет теории?

— Есть, и весьма недурная. Просто между тем, что происходит во сне, и тем, что ты считаешь причиной этого сна, нет никакой связи. Когда будешь прокручивать сон в голове, попробуй вставить в него Секу, и посмотри на его реакцию.

— Я никогда не прокручиваю сон в голове. Мне и так тошно оттого, что он снится: не хватало еще анализировать его наяву.

— Что ж, я могу лишь сказать тебе, Нита, что он будет беспокоить тебя, пока ты не разберешь его по полочкам и внимательно не изучишь.

— Я извещу тебя, как только выясню, в чем виновата.

Все в городе знали мадам Массо. Они с мужем жили здесь еще при французах. Затем, после обретения независимости, когда мадам Массо не было и двадцати, ее муж умер, оставив ей фотостудию и практически больше ничего. В своей лаборатории она научилась проявлять и печатать фотографии. Монополия на подобные услуги оказалась не таким доходным делом, каким могла бы стать где-нибудь в другом месте, поскольку спрос был весьма невелик. Молодых людей с камерами в последнее время стало больше, и она не только проявляла и печатала, но и продавала пленку. Несколько молодых туземцев, живших в Европе, не раз пытались убедить ее торговать видеокассетами, но она объясняла, что у нее нет стартового капитала.

После смерти мсье Массо она недолго лелеяла мысль вернуться во Францию, но решила вскоре, что на самом деле этого не хочет. Жизнь в Монпелье была бы значительно дороже, да и нельзя поручиться, что она отыщет подходящее жилье с лишней комнатой, где можно устроить лабораторию.

Лишь горстка белых находила странным, что она решила остаться одна в городе чернокожих. Лично же ей, с первого дня прибытия сразу после свадьбы, негры показались симпатичными, любезными, великодушными и доброжелательными. Она не замечала в них никаких изъянов, если не считать небрежного отношения ко времени. Часто казалось, будто они не ведают, какой сейчас день и час. Молодежь знала, что европейцы считают это недостатком их земляков, и в общении с иностранцами изо всех сил старалась быть пунктуальной. Хотя мадам Массо поддерживала теплые отношения с другими французскими жителями, она завязала дружбу и с семьями туземной буржуазии. Она так и не выучила ни одного местного наречия, но эти люди сносно говорили по-французски, а их сыновья, как ни удивительно, владели ее родным языком в совершенстве. Желание побывать во Франции посещало ее редко и тут же исчезало. Здешний климат был приятен, если не обращать внимания на жару (а она не обращала), и просто идеален для ее астмы. Европейцы непрестанно поражали ее предположениями о том, что города здесь грязные и антисанитарные, и, скорее всего, она сама изумляла их, утверждая, что улицы тут чище, а неприятных запахов меньше, чем в любом европейском городе. Она умела жить в пустыне и ухитрялась сохранять весь год превосходное здоровье. Трудными месяцами были май и июнь, когда жара становилась невыносимой, и, стоило выйти из дома, как тебя засыпало песком; да еще — июль и август, когда лил дождь, воздух был влажным и она вспоминала, что в детстве страдала астмой.