Ричард Матесон - Ткань повествования

Мне пришлось подняться. Она все тянула, а я был слишком сонным, чтобы собраться с мыслями и отразить столь решительный натиск.

Когда я встал в проходе, она плюхнулась на мое место и подтянула ноги, вытягиваясь на оба сиденья. Я стоял в недоумении. Затем, поскольку она притворилась, будто бы мгновенно заснула, я развернулся и посмотрел на ее компаньонку.

Она сидела, спокойно глядя в окно.

Я медленно шагнул и сел рядом. Поняв, что она не собирается ничего объяснять, я спросил:

— Зачем ваша подруга так сделала?

Женщина повернулась и посмотрела на меня. Она оказалась еще более худой, чем я думал. Ее цыплячья шея дрогнула.

— Это была ее идея, — сказала она.— Я ни о чем ее не просила.

— Какая идея?

Она посмотрела на меня внимательнее, и я снова увидел в ее глазах ту смутную жажду. Жгучую жажду. Желание полыхало в ней жарким огнем. Я почувствовал, как забилось сердце.

— Вы сестры? — спросил я, только бы прервать тревожное молчание.

Она ответила не сразу. Потом лицо ее напряглось.

— Я ее компаньонка. Платная компаньонка.

— О. Наверное, это… — Я забыл, что собирался сказать.

— Вы не обязаны со мной разговаривать. Это была ее идея. Я ей ничего не предлагала.

Мы сидели в неловком болезненном молчании, я тупо таращился на нее, она смотрела в темноту за окном. Затем женщина повернула голову, и в ее глазах заблестел свет уличных фонарей.

— Она все время говорит, — произнесла она.

— Что?

— Все время говорит.

— Забавно, — я неловко улыбнулся, — в смысле, называть это разговорами. То есть…

— Я уже не вижу ее рта, — продолжала она. — Ее рот — руки. Я слышу, как она разговаривает руками. У нее голос словно скрипучие шестеренки, — Она судорожно вздохнула. — Господи, сколько она болтает.

Я сидел молча, разглядывая ее лицо.

— Я никогда не разговариваю, — сказала она. — Я все время с ней и не произношу ни слова. Всегда — тишина. Я удивляюсь, когда слышу, как люди говорят по-настоящему. Я удивляюсь, когда слышу, как я сама говорю по-настоящему. Уже не помню, как это делается. Такое чувство, что вот-вот забуду вообще все, что знала о звучащей речи.

Она говорила нервно и быстро, в какой-то непонятной тональности. Голос взлетал от низкого сипения до высокого фальцета, в особенности оттого, что она пыталась говорить шепотом. И еще в нем звучало нарастающее волнение, которое стало овладевать и мной: словно в любой миг что-то внутри ее могло взорваться.

— Она никогда не оставляет мне времени для себя, — рассказывала она, — Она постоянно рядом. Я все время говорю ей, что хочу уйти. Я тоже немного владею языком глухонемых. И говорю ей, что хочу уйти. А она плачет и стонет, говорит, что убьет себя, если я уйду. Господи, ужасно наблюдать, как она умоляет. Мне делается дурно. Потом я начинаю ее жалеть и не могу уйти. Она снова счастлива, как ребенок, ее отец дает мне прибавку и отправляет нас в очередное путешествие, в гости к каким-нибудь родственникам. Отец ненавидит ее. Он бы с радостью от нее избавился. И я ее ненавижу. Но кажется, она обладает над нами какой-то властью. Мы не можем с ней спорить. Нельзя же кричать руками. А просто закрыть глаза и отвернуться, чтобы больше не видеть ее рук, недостаточно.

Голос ее делался все мрачнее, я заметил, как она прижимает ладони к коленям. Чем сильнее она вжимала в себя руки, тем труднее мне было оторвать от них взгляд. Прошло немного времени, и я уже не мог отвести глаз. Даже понимая, что она видит, я не мог. Это было похоже на сновидение, где любое желание позволительно.

Она продолжала говорить, ее голос немного дрожал.

— Она знает, что я хотела выйти замуж. Любая девушка хочет. Однако она не отпустит меня. Ее отец хорошо мне платит, а больше я ничего не умею. К тому же чем сильнее я ее ненавижу, тем сильнее жалею, когда она начинает плакать и умолять. Это не похоже на обычный плач или мольбы. Все так тихо, видишь только слезы, которые катятся по щекам. Она умоляет меня остаться, и в конце концов я сдаюсь.

Теперь я ощутил, что и мои руки дрожат на коленях. Ее слова почему-то выражали больше того, что означали. Вроде бы становилось очевидно, к чему все клонится. Но я был будто под гипнозом. Огни мелькали, вспыхивая в кромешной тьме, и казалось, что я угодил в какой-то запутанный кошмарный сон.

— Один раз она сказала, что найдет мне парня, — продолжала она, и я вздрогнул. — Я сказала, чтобы она перестала надо мной потешаться, но она заявила, что обязательно найдет мне любовника. И когда мы поехали с ней в Индианаполис, она прошлась по автобусу и привела какого-то матроса, чтобы он со мной поговорил. Еще совсем мальчишка. Он сказал, ему двадцать, но я уверена, что не больше восемнадцати. Зато он был милый. Он посидел со мной, мы поговорили. Сначала я стеснялась, не знала, что сказать. Но он был милый, с ним было приятно беседовать, если бы только напротив через проход не сидела она.