Михаил Ворскла: Полтавский

– После страшного землетрясения. Что там творилось, ты не можешь себе представить. Это был ад. Земля, – вот которая всегда под ногами, всегда недвижимая и устойчивая, твердая наша земля, – разверзлась; оттуда – огонь – вырвался наружу. Дома, ограды, столбы с проводами, деревья – все рушилось. Клубы пыли и дыма заволокли небо, так что и солнце скрыли.

– Как, совершенно?

– Ну вот, ни-ни. Образовалась темнота, может быть, с очень условным где-то вверху просветлением. Шум возник невероятный, мы оглохли все как один и собственного голоса не слышали.

– Надо же. Как же вы спаслись?

– Чудом. Я, знаешь ли, до сих пор не постигну, как мы спаслись. Ну, решительнейшим чудом.

– Это бог тебя сберег для меня.

– Да, так вот, нас подобрал углевоз. Знаешь, что это такое?

– Я?

– Или намеренно его отрядили, или случайно он оказался поблизости, только других судов в нашем распоряжении не было. А людей – измученных, голодных, – святой господь! – толпы. Куда их прикажешь девать? И поместили… Галочка, послушай сюда, – и поместили в трюмы. Что ты можешь вообразить, при произнесении слов: угольные трюмы?

– Там, по всей видимости, возят уголь.

– Огромные железные, многометровые как залы или цеха на заводах, отсеки, куда уголь ссыпают и откуда его выгребают, где ни абсолютной вентиляции, где тьма тьмущая, где жара – ядерная. И, не прибрав, не помыв, прямо туда – женщин, детей. Можешь ты себе представить? Крики, стоны. А в море волнение, свежий ветер. Надо тебе напомнить, что в это время года в тех широтах никогда не бывает хорошей погоды, ну вот ни на грамм. Но что было потом на Сахалине!

– Когда добрались?

– Когда прибыли. Это надо было видеть. Воображаешь, какие мы показались, вылезая из трюмов, хорошие! Нас от негров нельзя было отличить. Нас с неграми путали. Вот как было. А ты говоришь, поезд. Мы тронулись, что ли?

– Слава богу, поехали.

– А еще был случай…

– Володя, у тебя билеты?

– Послушай, я их не брал.

– А куда я их сунула, ты не знаешь?

– Галочка, я даже не могу предположить.

– Ах, нашла. В сумочку, во внутренний карман положила. Вот, пожалуйста.

– Был еще случай. К слову сказать, в поездах тоже мы натерпелись.

– У нас здесь всегда поезда отвратительные; не знаешь, какой хуже, скорый или простой.

– А вот я тогда ехал на место службы.

– Почтовый, – ну совершенное диво, только посмотреть.

– Послушай, я дорасскажу.

– Я слушаю внимательно.

– Я тогда ехал на место службы. Можешь себе представить: транссибирская магистраль, черт знает, какие сутки пути, а у моего сына испуг, он нечеловечески кричит во сне. Мы ничего не могли поделать.

– Надо его отливать.

– Но видишь ли, какое дело, два десятка вагонов, рельсы, искрами рассыпающийся – миллиардами искр, – все укрывающий снег и больше ничего. Тайга бескрайняя. Никто на помощь не придет, никто не подскажет. Что делать? – терпеть и успокаивать.

– А соседи? – не одни же вы ехали, – не проявили участия?

– Какое там. Они нас извели. Ну вот, ты можешь себе помыслить? Это ведь тяжелое несчастье, ребенок. Ну что мы в силах изменить?

– Он же страдает, мучается.

– Это не то слово. И мне уже мужчина, военный, – за стенкой ехал, в соседнем купе, – невысокого роста, крепкий, – стал угрожать. Я говорит, – ты посмотри, какой, – я ударю его, еще раз закричит. Буду бить кулаком. Ты представляешь?

– Сволочь.

– Это не придумаешь нарочно.

– Таких в тюрьму.

– Я его, конечно, могу в какой-то степени понять, но мужчина – это ведь не просто так, должно быть какое-то сострадание. Отчего в несчастии, в стесненных условиях, а мы мучались в равной степени, не сочувствие, не поддержка, не подбадривание – в человеке рождается злоба?

– Ты знаешь, это такой закон психики.

– Почему, – я не могу уяснить, – не возвысить собрата и самому не возвыситься? Почему унижать и тем чувствовать свою силу?

– Это необходимость организма. Мне кажется, все отрицательное: муки и всякое накопившееся, должно излиться, притом на ближайшего, потому что на далекого и злость будет какой-то дальней, не настоящей. А если упрятать внутрь, пожалеть соседей, а самому от мук не избавиться, то не известно еще, что с психикой может статься.

– Ты же также страдаешь, как и я, ты себя успокаиваешь, так и меня успокой.

– Организм не обманешь. Это в него заложено, такое самосохранение.

– Помоги брату, поддержи.

– Изливать и избавляться, не копить жестокость против себя.

– Ну, не знаю.