Александр Иванченко - Повести студеного юга

Нет, она не была настолько глупой или наивной, чтобы, несмотря на свою внешность, все же рассчитывать на чью-то искреннюю симпатию, но в ней не заметно было и той скромности или хотя бы простого здравомыслия, которые помогают человеку оценить себя по достоинству и не превращать собственную ущербность в предмет принудительного внимания для других. Неприкрытую гадливость мужа она прекрасно видела и отлично понимала, чем она вызвана, но это ничего не меняло. Наплевать, что он там чувствовал. Она купила его, и поэтому значение имело лишь то, чего хотела она. Кто платит, тот хозяин. А хозяину положено служить. Уроду, бесстыжему, самодуру… Не важно какому, важно, какие деньги. Должен быть милым, коль за любовь хорошо платит.

Так она была воспитана. Других взаимоотношений между людьми в семье Кингсли не знали, вернее, не признавали. От дедов и прадедов в их роду никто не блистал ни благородством, ни привлекательностью, но это никому из них не мешало твердо стоять на ногах и всегда чувствовать себя хозяевами положения. В Англии они были богатейшими купцами и фабрикантами, потом, переселившись в середине восемнадцатого века в Новый Свет, стали крупнейшими плантаторами-рабовладельцами, а позже, когда с рабством в Америке было покончено, занялись судостроением и всевозможными финансовыми операциями. Деньги во все времена делали для них все доступным и все позволительным. Единственное, чего они себе никогда не позволяли, — иметь лишнего ребенка, ибо это дробило бы семейный капитал и подрывало могущество семьи.

Если бы Элеоноре кто-то сказал, что супруг-игрушка когда-нибудь разрядит в нее ковбойский револьвер, она, наверное, подняла бы того на смех. Увы, случилось именно так, средь бела дня, в час послеобеденного отдыха.

Убить, однако, могучую Элеонору было не легко. Вся израненная, она сумела Израэля скрутить и задушить его прежде, чем на выстрелы прибежала перепуганная домашняя прислуга.

Как позже установил суд, Израэль стрелял в состоянии аффекта, когда человек от сильного нервного возбуждения теряет всякий рассудок. Но, по определению экспертов, психопатом от природы Израэль не являлся. Его нервная система интенсивно разрушалась лишь в последние полтора-два года, то есть уже во время совместной жизни с Элеонорой. Их брак длился как раз около двух лет.

Если принять во внимание супружеские запросы Элеоноры и то, как она относилась к мужу, понятно, какая беда губила Израэля. Но судей смущало другое. По свидетельству самой Элеоноры, до момента первого выстрела она была спокойной. Правда, поведение мужа ее слегка раздражало, но так бывало часто, и на психику ей это обычно не действовало. Внутренне она оставалась вполне уравновешенной.

Израэль вскочил с кровати неожиданно. Не сказав ни слова, вдруг бросился куда-то из комнаты. Элеонора не успела ничего понять, когда он вернулся с револьвером и сразу начал палить. Она опомнилась только после пятого выстрела.

Кинувшись на Израэля, она выбила из его рук револьвер, повалила его на пол и, заломив ему руки за спину, начала душить, упираясь в его грудь коленом.

Прислуга прибежала минут через семь-восемь. Окровавленная Элеонора сидела рядом с бездыханным супругом и тяжело отсапывалась.

— Уберите эту гадость, — кивнув на Израэля, сказала она устало и, вздохнув, добавила: — Мне трудно встать, помогите.

Из показаний Элеоноры следовало, что она задушила Израэля вовсе не в порыве яростной самозащиты. Обезоружив и скрутив его, она душила уже поверженного. И теперь, отвечая судьям, рассказывала обо всем весьма подробно. Все помнила, значит, с нервами у нее действительно было все в порядке. Иначе говоря, убивала она осознанно.

И тем не менее суд признал Элеонору невиновной.

Как бы то ни было, а нападение совершил Израэль. Это во-первых, но это не все. Прежде всего, он стрелял в мать десятимесячного младенца, и этот младенец — его родной сын.

Может быть, обезвредив нападавшего, Элеонора, с точки зрения прокурора, обязана была остановиться. Но ведь она мать. В ней вспыхнул инстинкт материнства. В минуты смертельной опасности он сильнее сознания. Ринувшись на чудовище, поднявшее руку на мать своего ребенка, Элеонора не могла действовать осознанно. Она подчинялась только инстинкту матери и защищала не себя, а материнство. Усмотрев в этом элемент рассудочной мести, суд допустил бы непростительную ошибку.

Таково было последнее заключение психиатров, и оно оказалось решающим.