Михаил Иманов - Чистая сила

— Может быть, — согласился он, — но все равно…

— Знаешь, — я тронул его руку, — ты извини, что я тебя… Знаешь, давай лучше пойдем.

— Как пойдем?!

— Совсем.

— Давай, — пожал он плечами.

И мы пошли. Пока шли вдоль забора, Коробкин несколько раз оглянулся, а я всего один раз, да и то… Мы вышли к подножью холма, и он сказал, что неплохо бы передохнуть. Сначала я сказал, что некогда, но потом согласился. Мы, не сговариваясь, уселись лицом к домикам и сидели молча, глядя перед собой. Ждали ли мы чего-нибудь? Ну конечно же ждали, и я был благодарен своему спутнику за то, что он ничем старался не выказать это знание: он терпеливо сидел возле меня и даже не заговаривал, хотя удержаться от этого ему всегда было особенно трудно.

Я тоже сидел терпеливо и ни о чем не думал, во всяком случае, отвлекал всякую, могущую иметь продолжение мысль другой мыслью, по возможности простой и отвлеченной. Мысль о Марте отвлекалась мыслью о хорошей погоде первых дней подступающей осени, об Алексее Михайловиче — деликатностью Коробкина, старик «отвлекался» Ириной Аркадьевной и пистолетом, а пистолет — очень хорошей погодой. Так я сидел и играл в эту игру с упорством, впрочем, изрядно притомившим уже меня.

Но здесь Коробкин настороженно выговорил:

— Видишь?

Я не стал спрашивать «что видишь?» и куда нужно смотреть, а посмотрел в единственно возможном направлении и увидел Марту: она вышла и стояла на дорожке возле забора и, приложив ладонь ко лбу, смотрела в нашу сторону, то есть на нас. Я машинально поднялся и не сколько раз шагнул вперед. Но здесь она махнула рукой как бы останавливая меня, а сама быстрыми шагами по шла по дорожке.

Когда она подошла, я удивился отчужденному выражению ее лица (не самому выражению — что я мог еще ожидать! — а тому, что выражение это состоялось после быстрой ходьбы, когда она даже дышала тяжело; после быстрой ходьбы навстречу могла быть радость или злоба, но не отчуждение или равнодушие; ведь отчуждение или равнодушие требуют покоя, во всяком случае, физического).

— Я пришла, чтобы сказать, — проговорила она размеренно и спокойно, — что вам не нужно находиться здесь. И вам не нужно было искать меня. Я думала, что вы сами это поймете после того, что… что было тогда… у этого человека.

— У вашего отца? — сказал я вдруг и сам испугался произнесенного, потому что мне показалось, что она сейчас повернется и уйдет.

Но она твердо повторила:

— У этого человека.

Когда я шел сюда, к ней, я не знал, что скажу, я шел сюда просто потому, что о н а у е з ж а л а. Но теперь мне показалось, что я шел сюда, к ней, с намерением остановить ее, убедить ее в том, что нельзя с е й ч а с уезжать.

— Вы не должны ехать, — сказал я.

— Почему это? — сказала она без удивления и не спросив, откуда мне известно об ее отъезде, и вообще, почему я вмешиваюсь не в свои дела.

— Потому что нельзя сейчас покидать е г о.

Она опять не спросила «кого?», а ответила:

— Я никого здесь не покидаю. Я просто уезжаю домой. Вам этого достаточно?

— Нет, мне этого не достаточно, — упрямо и более всего отреагировав на это «достаточно», воскликнул я. — Сейчас он в таком состоянии, что это неправильно, если вы покинете его. Он, может быть… ему, может быть, вообще мало осталось.

— Что же я могу сделать? — проговорила она, глядя под ноги.

— Вы можете… — начал я живо, впрочем, не видя еще продолжения своим словам; но она меня перебила.

— Только я прошу вас не называть… не говорить, что мы… родные.

— Почему же не говорить, если…

Но она опять не дала мне договорить:

— Потому что я этого не признаю́.

— Но дело разве в том, признаёте вы или нет? Дело не в том. Ведь если оно есть — родство, то оно и есть, и ваше «признавание» ничего изменить не может.

— Послушайте, — она даже с некоторым любопытством взглянула в мои глаза, — я никак не пойму, какая ваша-то роль во всем этом деле? Отчего это вы больше всех волнуетесь?

— Вы еще ска́жете «отчего вам больше всех надо?» — вставил я зло и усмехнулся криво (как можно кривее).

— Да, да, спасибо, что подсказали, а то я и забыла об этом спросить. Так вот, спрашиваю по вашей подсказке: отчего вам больше всех надо? Или вы думаете, что лучше всех других. Мол, все другие что-то хотят и стараются, а вы ничего не хотите, а стараетесь больше всех. Вы что, не понимаете, что только всем мешаете и от вашей «помощи» одно только зло? Или, может быть, вы сами этого хотите — чтобы получалось зло? Тогда — извините. Вот зачем вы ко мне пришли? Вы знали, что приходить не надо (я уж не говорю о вашей неделикатности; вы знали, что будет неловкость). Но оставим это, не в этом, в конце концов, дело. Так что же — вы хотите меня убедить, чтобы я вдруг бросила все, кинулась бы в объятия чужого человека, который никогда меня и знать не хотел; чтобы я кинулась и воскликнула бы в порыве благородства и умиления: «Дорогой папа, вот я, ваша дочь, я чувствую единство крови, готова любить вас и делать все, что вы прикажете». Вы этого хотели? Так если бы даже я сумела по-вашему, то не оттолкнул бы разве меня этот человек, как он и сделал уже. Вы это видели. Все это видели, — добавила она помолчав.