Михаил Иманов - Чистая сила

— Ну, хорошо, — сказал я, — если плохое с плохим бороться будет, то все равно ничего хорошего не выйдет.

— Как знать. Как знать, — откликнулся он. — Отрицательное на отрицательное — вот тебе и положительное. Кроме того, может быть, друг друга так съедят, что пустое место останется. Лучше уж пустое, чем плохое.

— А вам-то это все зачем, дядя? — вставил Коробкин.

Думчев «дядю» постарался не заметить, хотя слегка и поморщился.

— А мне это нужно затем, молодой человек, — произнес он с расстановкой, — что мне просто не нравятся размышляющие и сомневающиеся. Самые вредные люди. Я бы сказал исторически — «болото». Да, да, болото: вода никуда не течет, рыба не водится; пузыри время от времени булькают — вот и все действие.

— Так вы, значит, дядя, большой любитель действия, — не унимался Коробкин. — Так ли?

— Так, молодой человек, именно так — я любитель действия. И любому благому бездействию предпочитаю, пусть и рискованное в смысле морали, действие.

— И что теперь будет? — перебил я ход его мыслей. Да мне порядком и надоели все эти не идущие к делу идеи.

— Это вы про старика?

— И про старика тоже.

— А ничего не будет. То есть хочу сказать, никаких больше столкновений. Старик, надо понимать, уйдет, а эти — уедут, и, думаю, вместе.

— Что значит «уйдет»? Куда он уйдет?

— Что значит? — Думчев снисходительно улыбнулся. — А значит это, что все для него закончилось, и в физическом смысле тоже. Так сказать, по состоянию здоровья и ввиду опасных душевных перетрясок.

— Так вы полагаете, что он… — начал я, наконец осознавая смысл его слов; но не смог досказать.

— Вы правильно полагаете, — удовлетворенно покачал головой Думчев. — Старику пора отходить… в сторону.

— И вы об этом так просто говорите… — я хотел досказать, но опять запнулся и сказал другое: — А коробочка, ценности, они куда?..

— Вот, вот, — обрадованно воскликнул Думчев, — и вы не избежали: жизнь человеческая — ценность большая, но денежки все равно счет любят. Интересуетесь, значит, дальнейшим, так сказать, состоянием материальных ценностей.

— Я не то… — было начал я, но Думчев меня перебил:

— Ни в коей мере! Ни в коей мере! — проговорил он, всплеснув руками. — Я не подозреваю вас ни в коей мере в корыстных, как говорится… Я только уточнил, что этот интерес и в вас имеется. Что поделаешь: ничто человеческое нам не чуждо. Я удовлетворю ваше естественное (и подчеркиваю, вполне бескорыстное и простительное) любопытство: он их, ценности, с собой заберет.

— Как «с собой»? — не понял я. — Куда?

Думчев несколько секунд неотрывно смотрел мне в глаза, потом нагнулся и два раза указательным пальцем дотронулся до земли у своих ног.

— Вот сюда, — тихо и печально сказал он.

Я машинально кивнул головой, как бы соглашаясь, и только тут понял, что имеет в виду Думчев. Я понял, и понял, что должен возмутиться или хотя бы сказать, что несогласен и что все это его выдумки, и потребовать, чтобы он открыл истинную причину таковых… Но я не смог. Я не смог потому, что вдруг сейчас подумал о Марте и о том, что сказал Думчев чуть раньше и на что я не обратил внимания — эти слова вдруг приблизились ко мне вплотную, и я физически ощутил их тяжесть и их, для меня до этого смутный, смысл. Слова эти подошли и закрыли собой и Думчева, и старика, и… все.

«Как же — вместе?» — спросил один голос внутри меня, а другой, голосом Думчева (или очень похожим на голос Думчева), ответил: «А вот так же!»

Я думал о Марте, и все проблемы этих дней, и проблемы сегодняшнего дня, и те проблемы, которые еще встанут передо мной завтра и в последующие дни, может быть, и во многих последующих днях — все это не то чтобы ушло совсем или сделалось видным, как в тумане (как и бывало не раз), но словно я сам, только подумав о Марте, отодвинулся от них в какую-то свободную и ничем не загроможденную сторону: то есть все это было и оставалось, и я был рядом со всем этим, но — в разных сторонах; и я, зная, что это мое и что мне от всего этого никуда не деться, я все-таки сейчас был в стороне.

— Вы сказали, — проговорил я, глядя мимо глаз Думчева, — что она с ним уйдет?

— Кто это? Вы о чем? — сделав удивленное лицо, спросил Думчев, но я понял, что он догадался, о ком я спрашиваю.

— Вы ведь знаете, — сказал я как будто равнодушно, но все-таки просительно.

— Конечно, знаю, — сказал он, хитро улыбнувшись и впервые за все время разговора отодвинувшись к тому Думчеву, который умел представляться шутом (теперь-то было ясно, для чего он представляется). — Только ведь ничем помочь не могу: в чем не силен, в том, признаюсь, не силен. Да и нужды не имел еще личные дела устраивать. И потом — зачем она вам нужна? Дама взбалмошная, все чего-то хочет, а сама не знает чего. И никогда, смею вас заверить, не узнает. Она из тех, которые перед сном знают, чего хотят, а поутру в окошко глянет, а там, допустим, что ночью снег выпал и все вокруг бело (тогда как вчера было серо). Так вот: она при сером знала одно, а при белом уже другое знать начинает. И так далее. Короче, с какой ноги поутру встанет, на той и ботинок жмет. Оставьте это — вам-то зачем?!