Марио Бенедетти - Спасибо за огонек

— Я не нуждаюсь в том, чтобы мне говорили. Я сама знаю. И еще знаю, что ты куда лучше, чем Уго.

— Оно и видно.

— Пойми меня, Рамон. Я знаю, было бы прекрасно полюбить те6я, потому что ты изумительный. А Уго глупый, грубый, ограниченный, а иногда бывает даже злым. Но в этих делах ум бессилен. Ты необыкновенный человек, а Уго посредственность. Но я его люблю, Рамон, ты даже не знаешь, как люблю.

— Не плачь, все в порядке. Точка. Я не буду тебя беспокоить, больше никогда ничего тебе не скажу. Да, это было безумие. Я осмелился сказать, потому что однажды, в ресторане Мендеса, ты, наверно, даже не помнишь…

— Нет, помню.

— Я тебе сказал, что, если ты опять закроешь мне рот рукой, я ее поцелую.

— Да, и я тебе сказала: так поступают кавалеры, да?

— И я тебе ответил: да нет, тут поцелуй будет в ладошку. И ты тогда сказала: мне хочется, чтобы ты опять сказал какую-нибудь чепуху, чтобы опять закрыть тебе рот.

— Да, так и было.

— Я думал, мне показалось, будто ты что-то чувствуешь.

— Чувствую, Рамон, конечно, чувствую. Но не в том смысле, в каком тебе бы хотелось. В том смысле я люблю Уго.

— Тогда почему ты это сказала?

— Потому что в ту ночь я была в отчаянии, мы с Уго как раз ужасно поссорились, все по той же причине, и я увидела, что ты такой беспомощный, так нуждаешься в понимании и поддержке, да и сама я испытывала то же. На минуту братское чувство смешалось у меня с любовью другого рода. Пойми меня, Рамон. Я уверена, что влюбиться в тебя легче легкого. Но я не могу. Не из предрассудков, или ханжества, или страха перед сплетнями. Я даже не религиозна. Тут какое-то наваждение. Возможно, это и не любовь. Я в растерянности. А полюби я тебя, мне стало бы еще хуже.

— Один вопрос.

— Сколько хочешь.

— Можешь ли ты мне нарисовать верный портрет Уго, такого Уго, который тебя достоин, который в твоих глазах лучше меня? Мне интересно увидеть его таким.

— Ах, это очень трудно. Уго не умен. Он легкомыслен — или ведет легкомысленный образ жизни, но причина в том, что он боится себя понять, боится взглянуть на себя беспристрастно. Да, он труслив. Но Б тот день, когда он сумеет увидеть себя таким, каков он, по-моему, на самом деле, он обретет мужество. В нем живет — пока глубоко запрятанный — человек наивный, добрый, великодушный. Временами я улавливаю какие-то проблески, но он сразу же замыкается. Ему стыдно, что я могу догадаться о существовании другого Уго. Ты скажешь, этого мало, но ведь для меня это — постоянная боль. Я должна добиться, чтобы он меня не стыдился, я должна добиться, чтобы он не стыдился себя самого. Однажды, например, он мне говорил о тебе.

— Обо мне?

— Выпил несколько лишних рюмок. Рамон меня презирает, сказал он.

— Я его не презираю, Долли, Мне только кажется, что у него маловато щепетильности, что он по-глупому хочет подражать Старику.

— И это не презрение? Это ужасно, сказал он, мне это больно, а иногда мне его так не хватает. И я думаю, Рамон, это правда, ему тебя сильно не хватает.

— Никогда себе не представлял.

— Чего?

— Никогда себе не представлял, что Уго может так думать.

— Вот видишь.

— Да, теперь я чувствую себя полным кретином.

— Но ты вовсе не кретин. Чем ты-то виноват, если Уго всегда прячется за маской? Я много раз видела вас вместе и знаю, как он старается тебе досадить. Порой даже бывает агрессивен.

— Ты простишь, Долли, что я наговорил тебе про сон и прочее? Из-за меня ты заплакала.

— А мне от слез легче стало. И за сон я тебе только благодарна, да, от души благодарна. Ты не поверишь, какую гордость я испытываю, что человеку вроде тебя снятся приятные сны со мной.

— Ладно, теперь все ясно. Снам конец. Но позволь мне хоть изредка говорить с тобой. Я чувствую, что ни с кем, даже наедине с собой, я не бываю так близок к истине. К моей истине, поняла?

— Да, Рамон.

— Где тебя высадить?

— На любом углу проспекта Восемнадцатого Июля.

— У Рио-Бранко?

— Прекрасно.

— Посмотри на эту собаку.

— У нее морда бородатого бродяги.

— Ты хотела бы быть бродягой?

— Не думаю. А ты?

— Теперь уже нет. А в детстве это было одним из моих самых сильных желаний.

— А я хотела быть капитаном корабля.

— Вернее, капитаншей.

— Нет, дорогой, я хотела быть капитаном. Я считала, что мужчина и женщина отличаются только одеждой, которую можно сменить по желанию.

— Кристина Йоргенсен, например, подтвердила твою теорию.

— Правда?

Как я могу вот так болтать с ней обо всем — о собаках, о бродягах, о Кристине Йоргенсен? Мне кажется, теперь, когда я убедился, что ничего не произойдет, я люблю ее еще сильнее. Почему я не встретил ее раньше? Почему не опередил Уго? Рядом с ней я был бы смелее. Или это еще одно оправдание того, что я чувствую себя трусом?