Марина Вишневецкая - Вышел месяц из тумана

Лифт мягко причалил, а они продолжали упрямо смотреть друг на друга, правда, Игорь, нащупав в кармане комочек записки, делал это уже с превосходством счастливого человека над замызганным коротышкой: «Повторяю для иностранных гостей: I don’t understand!» – пока дверь наконец не открыла как раз их соседка, вплоть до ворота макинтоша, как всегда, запорошенная белой пудрой, и визгливо спросила: «Обратно на гульки? Паруетесь вже?– и своим грязным ботиком наступила ему на ботинок.– Шобы ночью мне было, как в индийской гробнице! А паруйся хоть с Лоллобриджидой Бардо!» И Малой жизнерадостно фыркнул, и почти без обиды протянул ему на крыльце пятерню: «Ладно! Будь!» – и, как белка, легко и волнисто запрыгал по лужам.

Игорь вынул два смятых ошметка и сложил их и задохнулся, она выдумала ему имя: «Игрек! Извини меня за все! (каждый звук ее имени изумлял, изводил, но ее, ее имени… вдруг накатывал десятибалльной волной: ни-ни-ни , и куда-то утаскивал, и душил до захлеба, и вдруг звонко журчал: на-на-на , вынося, поднимая, выбрасывая на свет и на берег! имянины… души – вот что он ей напишет сейчас, дочитав! Игрек – значит, он ей не известен еще до конца, и загадочен, и интересен!) Извини меня за все! Я не помнила себя от горя, а ничего больше и небыло! Приходи 2-го апр. к моск. поезду, вагон №10. Лихом не поминай! N.»

Поначалу кольнуло лишь слитное «небыло». Получалось, она очень куда-то спешила, получалось, что «Игрек» – не описка, наверно… но что же тогда?! Остальное казалось дурацкой шарадой, нет, скорее всего, шифрограммой – ну конечно, записка была ведь не запечатана! По закону акростиха он попробовал вычленить первые буквы и сложить – получилась абракадабра. То же самое сделал с последними буквами – снова чушь! С козырька над подъездом упала капля и размыла «вагон №10». Ключ был найден, он – в числах! Взяв вторую, десятую, снова вторую, он получил: ГМН (Гименей?), ПМТОЬГИ…

И тогда он прочел все слова, все как есть, и заметил в них толику смысла. Смысл был в том, что ей стыдно и страшно смотреть им в глаза до второго апреля. И вернувшись за курткой – мама крикнула: «Снова на ночь? Ты хоть что-нибудь можешь мне объяснить?!» – а он хлопнул на это дверью так, что даже снаружи посыпалась штукатурка, и помчался сначала, наверное, к Владу, а потом уже к Нине, чтобы сказать ей любимую мамину фразу: надо судить человека не по поступку, а по намерению; ты желала этому типу добра, ты готова была рисковать, лезть на крышу ради этого урки с кастетом, ты такая одна!.. Горло тупо саднило, а он все равно рвал в куски мокрый воздух и заглатывал их вместе с болью.

Дверь открыл Михаил, на приветствие не ответил, на порог не пустил: «Говорят, вы вчера отличились,– и уставился, по семейной привычке, лупоглазо и не мигая.– Да, кстати! При этом несчастном кошелька вообще не было, я узнавал, ни своего, ни чужого!» – «Ну и что?!– Игорь вспыхнул и, тут же подумав, что этим себя выдает, попытался осклабиться: – Может, он на бегу его выбросил!» – «А вы бы пошли поискали! Денег много-то было?» – «Я не знаю. Какая разница?» – «Мне как доктору любопытно: за червонец или так, за пятак, человек схлопотал паралич конечностей!» – «Паралич – только до операции!» – «Это басня для Нины. Чтоб не так громко плакала»,– и опять лупоглазо зашарил, как будто руками, как будто уже в потрохах; и от этого став совсем деревянным, Игорь выдавил: «Но ведь он не умрет?!» – «При хорошем уходе протянет, я думаю, лет пятнадцать, при отличном, бог даст, и все двадцать. Дело в том, что инфекция постепенно из мочеполовых путей из-за неполного опорожнения поднимется в почки…» – «Не кради!– крикнул Игорь и понял, что прокололся и поэтому надо кричать еще громче: – И не таскайся с кастетом по улицам! И тем более по трамваям!» – «Его мать заявила в милицию о нападении на ее сына группы лиц. Очевидно, в надежде на алименты.» – «Хрен они нас найдут!» – «Да и если найдут, хрен отсудят… Конечно, если все было именно так!» – «Так и было!– Игорь мрачно уставился в кафельный пол: – Владик дома?» – «А он у нас ночью по бабам, а вечером спит. Но по бабам, а не по крышам!» – и без всякого до свидания , так, как будто перед блохастым котенком, хлопнул дверью.

Быть ничтожней котенка он не мог потому уже, что вина – пусть невольная, пусть круговая, но зато ведь подсудная, господи, неужели подсудная?– окружила его, будто спичку, прилипшую к потолку, черным бархатным ореолом! Пострадать за себя и за Нину, за всех, взяв вину на себя одного, захотелось мучительно: стать виноватым не как будто бы, а взаправду, без дураков!.. Он бежал по двору, заливаясь слезами горячечного блаженства, и на задней площадке трамвая, вдруг увидев себя на такой же вот деревянной скамье подсудимых, а родителей, Мишку, Малого и всех остальных просто в зале, а Нину в самом центре, дающую показания в его пользу,– Игорь снова захлюпал и снова потек, как текли вокруг влажные стекла, незаметно, безвольно, неостановимо.