Поль Виалар - И умереть некогда

— Да, — сказала она, решив играть до конца. — Да, он в самом деле красивый.

Она открыла футляр, поставила будильник перед своей тарелкой.

— Он отлично идет, — сказала она.

— И звонит к тому же, — добавил он. — Так сколько же тебе сегодня стукнуло, любовь моя?..

Она не ответила. Вместо этого она сказала:

— Без десяти час. Когда ты должен идти?

— Как только мы кончим обедать.

— Но ты не спешишь?

— Нет, нет. Ну, в общем — не очень. Детка моя, — добавил он, привлекая ее к себе, — скоро конец нашим мытарствам.

— Ты в самом деле этому веришь?

— Конечно.

— Тем лучше, потому что, боюсь, долго я так не выдержу.

Она не хныкала, ни на чем не настаивала, — просто сказала, и то, как она это сказала, придавало ее словам куда большую значимость, чем если бы она стала жаловаться, упрекать, дуться.

— Я этого долго не выдержу, — повторила она, — как не выдержит и то, что возникло между нами, поверь мне, Гюстав.

— Понимаешь, одно цепляется за другое… — начал было он.

— Вот это-то меня и беспокоит. Я ничего не смыслю в делах, и тем не менее мне кажется, что только так их и можно вести, так и не иначе. Вот вертится колесо — как в часах, механизм работает бесперебойно, точно, но стоит попасть туда малейшей песчинке, и он остановится, а с ним остановится жизнь, — видимость жизни, какой живет, например, этот будильник. Но если человек запустил колесо…

— Ты права, Лоранс: если колесо запущено, оно должно крутиться… иначе смерть. Но можно поставить себе предел.

— Ты в самом деле веришь тому, что это можно?

А в самом деле, верил ли он? Он только сейчас задался этим вопросом. Да. Да, он верил. Стоило ему оказаться подле Лоранс — и он верил. Но именно потому, что это была Лоранс, ему хотелось создать этой женщине, которую он любил, ту жизнь, какой она заслуживала. И он цеплялся. за этот предлог, за это оправдание. Лишь на какой-то миг в глубине души признался себе, сказал: «Я поступаю так, потому что такова моя натура; потому что я — Рабо, урожденный Ребель; потому что это не только забавляет меня, но и приносит мне радость, наслаждение, какое один этот гашиш способен мне дать; потому что таков уж у меня порок, — порок, рожденный гордостью, жаждой власти, потребностью в победе; потому что это приносит мне самое большое удовлетворение, какое человек моего склада может познать. Я доставляю себе наслаждение и одновременно создаю все условия, чтобы не влачить жалкого существования с женщиной, которую люблю. А я люблю Лоранс. Люблю, как никогда еще никого не любил. По сравнению с ней Глория была ничто для меня, и если я страдал, когда она меня покинула, то я просто подохну, если потеряю Лоранс. Никто еще не дарил мне столько счастья — так естественно, просто, безоглядно. Такой любви я никогда больше не встречу. Но я, должно быть, знал, что ее найду, потому что начал новую жизнь перед самым ее появлением, потому что решил поставить крест на предыдущей и начать все по-другому, заново».

«Да, я в это верю», — повторил он про себя. И тут же оговорился: «Во всяком случае, надеюсь на это».

Так или иначе, механизм, как сказала Лоранc, был запущен, и ничего не оставалось, как крутить колесо до конца. Он взглянул на маленький будильник, чье стальное сердце стучало с неумолимой размеренностью: стрелки показывали уже час тридцать пять. Он, правда, ничего не сказал, но лицо его помрачнело.

Она убрала закусочные тарелки.

— Ты почти ни к чему не притронулся. Невкусно?

Вкусно? Или невкусно? Какое это имеет значение: важен ведь не самый процесс еды, — важно насытиться.

— Потрясающе, — сказал он. — Как ты хорошо готовишь!

Она не стала ничего объяснять. Закуску-то ведь она купила в магазине.

— Сейчас принесу тебе мясо.

Она исчезла, а он машинально посмотрел на будильник. Если он хочет попасть на четырехчасовой самолет, — ведь Джонсон уже в полдень вылетел в Лондон, — а прежде зайти к себе в контору, обо всем условиться, отдать необходимые распоряжения, то времени у него в обрез. Успеть же на четырехчасовой ему просто необходимо, если он хочет пересесть в Женеве и в тот же вечер быть в Гамбурге. Опоздать на самолет значило потерять весь день. А за это время чего только не наделает Гете! Он поднялся, прошел в спальню.

Когда Лоранс вернулась из кухни, Гюстава за столом не оказалось.

— Гюстав?! — позвала она.

Мясо уже было на тарелке, обильно политое беарнезским соусом.

— Гюстав, иди же… иди скорей… мясо остынет… да и соус будет невкусным.