Пирс Рид - Дочь профессора

Че был прав по крайней мере в одном отношении: во Вьетнаме подвергается решительному испытанию современная психологическая концепция революции, ибо там сравнительно небольшое количество высокосознательных, убежденных вьетнамцев сражается с равным, если не с большим количеством своих соотечественников и с полумиллионом американцев в придачу. На бумаге или в выкладках компьютера это неравенство сил кажется фантастическим, но тут на стороне коммунистов вступает в силу тот самый весьма существенный элемент нравственной правоты, ибо и войска Южного Вьетнама и армия Соединенных Штатов, если на то пошло, не более как стадо неизвестно за что борющихся людей, столкнувшихся лицом к лицу со своим «противником» только лишь по воле сложной и громоздкой машины государственного управления. Каждый из них как индивидуум жизненно не заинтересован — да, по существу, вообще никак не заинтересован — бороться с Вьетконгом, и каждый из них поэтому весьма и весьма неохотно будет рисковать своей жизнью. Вот в чем слабость нашей позиции во Вьетнаме, и это именно то, из-за чего мы можем проиграть войну.

В аудитории одобрительно зашумели.

— Я бы хотел, однако, вернуться к Че и к чисто теоретическому аспекту такого рода революции, — продолжал Генри, — ибо если наша гипотеза подтвердилась на Кубе и, может быть, подтвердится во Вьетнаме, тогда почему не распространить ее на любую другую некоммунистическую страну? Почему не создать революционную ситуацию, уведя группу убежденных революционеров в горы — это у них называется «фуоко», — и нападать оттуда сначала на небольшие, а затем на все более крупные подразделения правительственных войск? Ведь именно это и пытался, по-видимому, сделать Че, и пока еще не известно, из-за чего у них все сорвалось.

Профессор умолк. Студенты молчали тоже; все они смотрели па профессора, перебирая в памяти его слова и вкладывая в них каждый свой собственный смысл. Генри в задумчивости облокотился о стол и, не отрывая от него глаз, поглаживал пальцем нижнюю губу.

— Неудача на практике еще не обязательно говорит о том, что теория ошибочна, — промолвил наконец Элан.

— И притом, это ведь только единственная неудача, — сказал Дэнни. — И в Китае, и на Kубе все удалось, и во Вьетнаме борьба продолжается.

— А я не понимаю, — сказала Кейт. — Я, право же, не понимаю — зачем? Я хочу сказать, что ведь революция — это насилие, люди же гибнут…

— Ты бы, значит, не пошла против Батисты? — спросил Дэнни.

— Вероятно, пошла бы, — сказали Кейт, хотя и неуверенно. — Но не во всех же некоммунистических странах правят Батисты. И я не понимаю, зачем это надо, чтобы повсюду были революции.

Все повернулись к профессору и увидели, что лицо его уже утратило выражение спокойной ясности.

— Это трудный вопрос, — сказал он. — Очень трудный. Возможно, что всякие радикальные перемены насильственны по своей природе, потому что принуждают людей делать что-то против их воли. А что касается того, действительно ли необходимы радикальные перемены и стоят ли они тех страданий и разрушений, которые ими вызываются, — это уж каждый должен решать для себя сам. Пока мы сидим здесь, в Кембридже, нам может казаться, что мир, в общем-то, не так уж плох. Но это лишь потому, что мы — внутри, а ураган бушует вокруг, но если вы шагнете подальше, к окраинам нашего мира — в Южную Америку или в Африку или хотя бы даже в те трущобы, что тут у нас, в Роксбери, — слово «несправедливость» станет для вас чем-то более осязаемым. Или просто что-нибудь может случиться с вами или с кем-нибудь из ваших близких, и тогда понятие больного, прогнившего общества приобретает для вас более реальный смысл.

— Но какое отношение имеет все это к капитализму? — спросила Кейт.

— Имеет, — сказал Элан, — потому что капитал — это то, что делает людей жадными, тщеславными, суетными.

— А по-моему, это уж кто как видит, — сказала Кейт, пожимая плечами.

— Я, например, прекрасно все это вижу, — сказал Майк, — но только я не согласен с таким объяснением. Это не капитал формирует подобным образом человеческую натуру а сама натура человека заставляет его изобретать такие вещи, как капитал, чтобы они служили ее целям. И я бы сказал, что капитал совсем неплохо справляется с поставленной перед ним задачей. Мир с точки зрения экономики был похож с самого начала истории человечества на стоячее болото, пока наконец где-то в шестидесятых годах восемнадцатого века не начал поднимать голову капитализм. Теперь мы можем посылать людей в космос и с помощью химии и различных аппаратов сохранять жизнь тем, кто без этого был бы обречен на смерть.