Анатолий Азольский - Степан Сергеич

— Так вот оно что… — Труфанов уже принял решение: — Товарищ Шелагин, с завтрашнего дня приступайте к новой работе. Будете диспетчером этого цеха.

Приказ появился не скоро, потому что Игумнов убеждал, спорил, доказывал, кричал, что Шелагин не знает производства, вообще не знает гражданской жизни, неуживчив и излишне резок. Убеждая и доказывая, Игумнов сорвался, пустил оборотик из своего репертуара, уже, впрочем, известного директору.

— Я не обижен, — сказал, выслушав извинение, директор. — Я же знал, кого беру на работу. Все же надо уметь управлять своими эмоциями. Мне это часто удается. Туровцева, в ОТК, каждый день видите… Год назад пришел он на завод, я обходил как-то цеха, слышу — незнакомый парень ругает за что-то монтажника. Усомнился я в законности ругани, поправочку сделал, а Туровцев и послал меня подальше, ясно, куда посылают под горячую руку… Хотел его тут же выгнать, у него испытательный срок еще не кончился, а потом решил оставить, на народ оглянулся, учел, что может народ обо мне подумать, и правильно сделал, что оставил, я ему, народу, стал ближе, понятнее, что ли… С народом, — Труфанов прервал воспоминания, заговорил назидательно, — с народом, Игумнов, надо уметь жить.

Так и стал диспетчером Степан Сергеич. Назначение в цех он связывал с тем, что поддержал на провалившемся собрании линию парткома, и Кате говорил так:

— Партия совершенно правильно поступает, выдвигая на ответственные посты преданных ей людей.

Игумнов же собрал мастеров на закрытое совещание, сказал, что нельзя посвящать Шелагина в секреты выполнения плана. Работать теперь надо с оглядкой. Мастера вздыхали: черт принес этого Шелагина, провались он пропадом… Предупредили главбуха и главного диспетчера. Те проявили понимание тяжести проблемы, обещали содействие.

Знакомясь с новой работой, Степан Сергеич обходил цех и остановился за спиной какого-то монтажника. Тот бокорезами откусывал от мотка провод — на глаз, не примеряясь заранее, потом укладывал провод в блоки, обнаруживал во всех случаях, что не пожадничал, и еще раз уменьшал длину. Много таких обрезков валялось на полу, на столе, монтажник дважды поднимался и отряхивал халат. Степан Сергеич подсчитал в уме, сколько метров провода уходит в мусорный ящик от одного нерадивого монтажника, и пришел в ужас. Он вспылил, накричал на него, сперва умеренно, затем разойдясь, обрушился всей скрипучей мощью своего голоса.

— Я не позволю обкрадывать государство! — гремел он. — Я научу вас работать!

Оба мастера, Чернов и Киселев, подхватили быстренько диспетчера под ручки, поволокли к начальнику цеха. Игумнов очень довольный скандалом, предложил бывшему комбату решить простенькую задачу: что получится, если отрезанный монтажником провод окажется чуть короче?

После долгого размышления, виновато наклоня голову, Степан Сергеич выдавил:

— Провод придется выбросить.

С обидой и горечью признался себе Степан Сергеич в невероятном: цех презирал нового диспетчера Не за обрезки провода, нет. За речь или попытку речи на собрании рабочие возненавидели его дружно и откровенно не хотели признавать своим. Девушки говорили с ним и усмехались, мужчины пренебрежительно цедили что-то совсем непонятное. Ужаленный в самое сердце, Степан Сергеич спрашивал себя: что же им надо? Почему они не любят того, кто заботится о них? На время он поддался милой человеческой слабости обвинять всех, выгораживая себя. «Рвачи вы, бездельники, план еле-еле выполняете», кипел он злобной радостью, сычом смотря на цех. Одна Нинель Владимировна Сарычева поддерживала нового диспетчера, охотно отвечала на его вопросы, советовала не обращать внимания на ничтожных людишек, каких, уверяла Сарычева, полно в цехе: от начальника до уборщицы все здесь ничтожества.

Степан Сергеич хмурился… Он постепенно обретал ясность в мыслях. Если рассуждать здраво, то рвачей в цехе нет, он видел — рабочие любили работу.

С нею связывалась, может быть, и не лучшая, но значительная часть их жизни.

А кроме того, она давала им деньги. От знакомых на других заводах рабочие знали, как платят там за такой же труд, и хотели, чтобы платили им не меньше. Я работаю — так дайте мне столько, сколько я заработал, и если можете, то подкиньте самую малость: ведь я делаю важные и нужные вещи.

Диспетчер иногда занимал в проходе стол Чернова, углублялся якобы в свои бумажки, а сам слушал и слушал. Со смехом и сожалением вспоминали монтажники не такие уж давние времена, когда планы всегда горели, в цех прибывали комиссии, выслушивали, хмурясь, жалкие объяснения начальства и прерывали их обычной фразой: «Мало рабочим платите!» Банк выделял деньги, они веером разлетались по цеху, заказ выполнялся в срок, а то и раньше, все ходили довольными и богатыми. «Хорошее времечко», — вспоминали в цехе, жалели слегка, что кончилось это времечко, и признавали нелепость и дурость того времечка, когда деньги давали в неразумно большом количестве. Рабочие знали истинную цену пота, и деньги, доставшиеся сверх пота, презирали — не настолько, однако, чтобы не тратить их. Где-то подспудно гнездилась в них мысль об общности их авансов и получек с финансами громадного государства, о связи их зарплаты с переменами в жизни общества. Неужели народ сможет жить хорошо, если за пустяк платят бешеные деньги? Не по-хозяйски это. Денежки счет любят.