Валентин Черных - Ночные сестры. Сборник

— А тебе что, со мной плохо?

Неужели она из-за «примака» обиделась? Илья категорически замотал головой:

— Не-е-е, не плохо. Но денег-то не хватает. Хорошо бы видак поменять. И чтобы дивиди можно было крутить. Изображение на дисках очень даже качественное. — Илья помолчал, посоображал в уме: — И ролики хорошо бы…

Теперь Вера подкрашивала губы и смотрела на сына через отражение в зеркале. Она перехватила его взгляд и улыбнулась. Но Илья улыбки матери не заметил, потому что в этот момент губы у Веры и так были растянуты, и она старательно водила по ним помадой. И он снова повторил:

— Ролики хорошо бы…

Хорошо бы. Вера повернулась к сыну и потрепала его по светлым пушистым волосам. Господи, какой же он маленький и худющий, и плечики покатые. Вера опять подбадривающе улыбнулась. Только непонятно было, кому она больше адресовала эту улыбку — себе или сыну.

— Конечно, Илюшка, хорошо бы… Но нет предложений от примаков.

— Жаль…

— Конечно, жаль. — Вера нажала Илье пальцем на кончик носа: — Ну, остаешься за главного. — Бросила взгляд на часы. — Всё! Карету сейчас подадут!

«Карета» была из старого, не цветного даже, со смешными спецэффектами фильма про Золушку. Кассету в прошлом году подарила ему на день рождения мамина подруга тетя Люба. Вообще-то он, Илья, считал, что чепуха про фей, балы и кареты из тыквы — для девчонок и малышни. В тот день, когда основные гости ушли, тетя Люба и мама перемыли посуду и, включив видик с подаренной кассетой, пили чай. А он сидел на полу, мастерил машину из нового конструктора и видик смотрел вполглаза. Не то что мама с тетей Любой, которые просто прилипли к экрану. А когда фильм закончился, мама грустно сказала: «Вот и у меня жизнь такая: приберись в комнатах, вымой окна, выполи грядки, посади семь розовых кустов, познай самое себя… А где же принц?» Поскольку вместо ответа донесся только тети Любин глубокий вздох, ясно было — где принц, она тоже не знает…

Вера поцеловала сына, велела запереть дверь покрепче и побежала вниз по лестнице. А Илья встал коленями на стул возле окна и принялся считать, сколько мужиков остановятся, чтобы поглазеть на нее.

Соседи за глаза уважительно называли Ларису Петровну «наша докторша». А еще — «наша красавица» или «рыжая». «Нашей докторшей» называли Ларису пожилые пенсионерки, которые бегали к Ларисе то давление измерить, то пульс пощупать, то насчет лекарства посоветоваться. «Нашей красавицей» называли Ларису они же и их дочери, которых Лариса безотказно пользовала и по поводу их собственных болячек, и по поводу болячек их малолетних детей и внуков. «Рыжей», с известным оттенком зависти, называла Ларису молодежь женского пола и, с изрядной долей восхищения, — мужского. Она и вправду была красавицей: статная, высокая, кареглазая.

Добавочную привлекательность в глазах односельчан Ларисе добавляло то, что была она хоть и не местная, а из московских, но совсем не гордилась ни столичностью, ни институтским, редким в их поселке, образованием. И за те шесть лет, что прошли с тех пор, как Лариса поселилась здесь вместе с матерью и тогда еще трехмесячной дочкой Анюткой, все к ней привыкли и стали считать за свою. Да и одним пустым заколоченным домом в древне стало меньше.

Лариса придирчиво осматривала себя в зеркале: узкие брючки до щиколотки, светлая блузка с отложным воротничком, легкие открытые туфельки. Она подняла с шеи тяжелые, теплой медью отливающие волосы, ловко скрутила их и прихватила на затылке ореховым гребнем.

Анютка с обожанием следила за каждым движением матери и, когда Лариса, закончив одеваться, подсела к маленькому туалетному столику, принялась в заученной давно последовательности подавать матери сначала карандаш для глаз, потом тушь, потом губную помаду.

Анна-старшая гремела на кухне кастрюлями. Непонятно было, просто так она гремит или это что-то означает. Лариса подмигнула правым, уже накрашенным глазом дочери:

— Смотри, Анютка, бабушку не изводи.

— А я и не извожу, — Анютка счастливо вздохнула и продолжила с обожанием следить за тем, как мать собирается на работу.

Из кухни появилась Анна-старшая, села на стул и, вытирая передником покрасневшие от горячей воды руки, тоже принялась смотреть на дочь. Критический ее взгляд остановился на ловко сшитых, сидящих на Ларисе как влитые брючках.

— Ты бы, Лариса, посолиднее, что ли, одевалась. А то равняешься на пигалиц своих, Любу с Маринкой. Ведь не молоденькая уже.